Ну, ушли парни в армию, каждый в свой срок. Дело обычное. О том, что оба были в Чечне, конечно, знал весь наш околоток. Изредка, насмотревшись за вечерним чаем телевизора, о них вспоминали. Лениво думалось, где-то они там.
Диму и Сашу я знала с детства. Выросли, мозоля глаза друг другу. Дима — старший, Саша — средний, мой одногодок, и недоросль Вовчик. Три брата. Ни в хулиганах, ни в алкоголиках в дворовой компании не числились. Одно слово — обычные. Дима отслужил армию, в конце службы успел месяц побывать в Чечне. Тогда шла, как будут называть ее позже, первая чеченская. Вернулся живым и невредимым. Как-то спешно, буквально за неделю женился на какой-то девушке не из нашего района и ушел по контракту в другую «горячую точку» зарабатывать молодой семье на квартиру. Судьба хранила его и на этот раз. Дима вернулся. Правда, квартиру не купил. Привез какие-то гроши, которые потом потратил на видеотехнику. С прежними друзьями Дима как-то незаметно разошелся. Зато весь двор в окошки частенько наблюдал бурные ссоры Димы с женой.
К этому времени подрос Сашка, пошел в армию. В конце срока его службы началась вторая чеченская. Так попал в Чечню и Саша. Был легко ранен, лежал в госпитале где-то в другой области. Вернулся домой. Братьям повезло — они остались живы. Тело война пощадила — ни калеки, ни инвалиды, в плену не были.
О них я вспомнила, когда получила задание редакции написать про «чеченцев». «Чеченцы» — люди странные, на контакт, особенно с журналистами, идут неохотно. А братья, авось, расскажут что-нибудь по-соседски.
Мой журналистский опыт охладила подруга. Она знает о жизни нашего дома больше, чем я. Распахнула удивленно глаза: «Ты идешь к ним, ты что не знаешь? Они же наркоманы. Оба. Как вернулись оттуда, так почти сразу…». Статья не получилась. Героев нет. Придется искать других «чеченцев» — белых и пушистых.
Но с Сашей, вторым братом и моим ровесником, мы все же встретились. Случайно, когда я попала к подруге. У нее в общем коридоре малосемейки частенько собираются наркоманы, рядом у них «точка». Саша сидел на корточках — курил. Мы поговорили. Без диктофона, просто за жизнь. Он рассказывал не то, что я хотела услышать. И, собственно, рассказ его был не для меня. Просто отрывочные мысли, слова, обращенные не то к стенам, не то к самому себе. На мои вопросы он реагировал вяло. Думаю, в другой момент не стал бы вспоминать о Чечне вовсе.
Почему-то Саша вспомнил брата. Как тот, вернувшись из Чечни, рассказывал ему, как в их части продавали «мирным» чеченцам танк. Староста чеченского села сказал, что танк им нужен, чтобы обороняться от боевиков, и предложил за него бешеные деньги. Танк продали, но ночью угнали его обратно. Еще рассказывал о том, как отслужившие русские солдаты продавали «мирным» чеченцам свое оружие уже по-настоящему. О том, как воевал, брат молчал. Но, как понял Саша, брат попробовал наркотики в Чечне.
Сам Саша в Чечню не рвался. Попал, как многие, — в «добровольно-принудительном» порядке. Надо — так надо. О том, как и где его ранило, я не услышала. Рассказ его стал и вовсе сумбурным. Саша вспоминал какого-то Ивана, которого убило снайперским выстрелом в шаге от него, ночной обстрел с вертолета… Снайпера тогда так и не подбили. Откуда взялся вертолет, не поняли. «Свои — чужие» в рассказе Сашки перемешались. «Мания преследования и депрессивный психоз», — цинично подумала я. «Да что ты знаешь о войне», — сказал он, словно прочитав мои мысли, и замолчал. Больше о его войне я ничего не услышала.
Он был прав. О войне я ничего не знаю. Как и остальные люди, на ней не побывавшие. О ней нельзя узнать, сидя перед телевизором в тапочках. И еще о войне рассказывать не принято. Зато я помнила прежнего Сашку, и того прежнего в нынешнем я не увидела.
На совещании 22 января сего года Владимир Путин заявил, что операцию в Чечне продолжат «специальные силы». Руководство федеральными силами в Чечне было передано директору ФСБ генерал-полковнику Николаю Патрушеву. И этим власть фактически признала, что до сих пор вела в Чечне именно войну. Публично об этом никогда не говорили. Тех, кто называл происходящее на Северном Кавказе войной, поправляли: «на территории Северного Кавказа проводится контртеррористическая операция».
Итак, мы вели войну. Пусть за целостность России и против чеченских и афганских террористов, захвативших в республике власть. Но все же… Для ребят, попавших туда, это было войной всегда — им приходилось умирать и убивать самим. И были не важны политические причины и названия происходящего — надо было выжить.
Насколько они были готовы к войне? Да не готовы вовсе. Ни психологически, ни физически. Стрелять их кое-как научили (о том, что такое полгода военной подготовки по сравнению с настоящей войной в горах с прекрасно обученными боевиками, спорить не будем). Ну, а души… Души воспитала война и перекроила на свой лад. Общество заговорило о «чеченском синдроме». О нем вообще много говорят. Все понимают, что участники локальных войн и члены их семей — это особая группа людей, которым нужна всесторонняя реабилитация: восстановление и поддержка их психологического состояния, физического здоровья, помощь в решении социальных, юридических и других вопросов. Подобное медицинское учреждение реабилитации одно во всем Западно-Сибирском регионе. Это созданный на базе МСЧ № 10 в 1996 году Омский центр восстановительной терапии для участников боевых действий и членов их семей «Русь». Другие города подобными учреждениями не обзавелись. Здесь есть своя поликлиника, стационар, санаторно-курортная зона «Зеленая роща», квалифицированный медперсонал, психологи, врачи-наркологи. Наработан огромный опыт. Но сюда попадают не все. Многие участники войны в Чечне приходить сюда, открывать кому-то свою душу просто не хотят. Потому что никому и ничему уже не верят.
Мой сосед Саша после ранения здесь побывал, но очень быстро сбежал. Он воспринял как личное оскорбление шикарные коттеджи, соседствующие с «Русью». Их здесь полно, место-то какое — берег Иртыша.
Как рассказал психолог центра, это соседство раздражает многих. Вернувшимся из Чечни ребятам в военных комиссариатах сейчас не выдают документы, пока те в обязательном порядке не пройдут реабилитационный курс в «Руси». Такой вот нашли выход.
В центре проходят лечение не только «чеченцы», но и участники Великой Отечественной войны, «афганцы».
Психологи центра реабилитации отмечают, что из всех участников боевых действий наиболее уязвимая психика у воевавших в Чечне. «Чеченцев», с «афганцами» даже сравнивать нельзя. И дело здесь даже не в особой жестокости горцев. Скорее, в специфике самой этой войны, во-первых, и в самих российских солдатах, во-вторых. В Афганистан посылали лучших, специально отобранных. Морально стойких, с отличной физической и армейской подготовкой. В Чечню попадали люди случайные…
Из выступления главного врача МСЧ № 10, заслуженного врача РФ, профессора Ю. Л. Салюкова: «Воздействие различных факторов риска приводят к грубым изменениям в психике в виде немотивированной агрессии, страха, тревоги, чувства беспомощности («прошлое не изменить»), возникновения идей самообвинения, навязчивых идей и сновидений («вина выжившего»). В результате складывается специфическое отношение к мирной жизни в виде обостренного чувства справедливости, непереносимости критики, снижения самооценки, недоверчивого отношения к людям, ощущения отверженности обществом».
Отверженность… Стояло жаркое лето. Железнодорожный перрон жил своей жизнью. Кто-то уезжал в отпуск, кто-то в гости. Шумела толпа. В ней почти затерялась маленькая группа людей в форме. Их тоже провожали жены, дети. Но как-то по-особому. Ни прощаний, ни напутственных слов, ни слез. Только немая мольба в глазах — вернись. От нее становилось не по себе. И собственные проблемы казались преступлением перед сдерживаемыми слезами в глазах жены командира. Группа спецназа уезжала в боевую командировку в Чечню. Толпа отступила, оставив между собой и этой маленькой группкой буферную зону тишины. Кто-то отдал дань уважения чужой беде и мужеству. Кому-то просто не хотелось портить себе настроение мыслями о войне. Так и стояли они, обособленные от остальных.
В жизни все так же, как на том летнем перроне. И не будем лукавить. Наши деды с гордостью надевают на торжества все свои награды. Та война была общей болью и горем, общей радостью победы.
Эти ребята свои награды не афишируют. Это была их война. Интересы России в Чечне многим простым россиянам не понятны. Но они молчат. И в Чечне прошла вторая чеченская. О том, за что там, собственно, воюют наши солдаты, обыватели стараются не думать. Так же специфично мы относимся и к тем, кто там воевал. Нет, они не плохие, они — герои, но здесь мир, здесь другие законы, в чем-то более жестокие и хитрые, чем законы войны. Мир, в котором они чужие. Их неохотно берут на работу (кому хочется иметь в подчинении взрывоопасного парня), их численность в вузах строго ограничена ректоратами (хотя в законе нигде не сказано, что в одном вузе должны учится на курсе четыре «чеченца», а в другом -три).
Любой психолог скажет, что всякая война травмирует психику. Но у ребят, воевавших в Чечне, есть еще и другая беда. Вечный вопрос: за что я воевал и почему именно я? Мы не можем им ответить. И для них война продолжается. Война с самим собой, воспоминаниями и тем вакуумом, который неминуемо образуется вокруг них. Кто посильнее — выдерживает, кто послабее — помается. И гибнет уже в миру. Мои соседи, братья Дима и Саша, после Чечни стали наркоманами. Многие пробуют наркотики уже в Чечне. Своих изменившихся после войны родных не понимают даже родственники. Уходят от проблемных мужей жены, устают от агрессии матери, бросают друзья.
— Один у меня сын остался, — вздыхает мать этих братьев. — Вот им и буду заниматься. Никуда его не пущу! Никуда! Это она про недоросля Вовку. Ему до армии осталось еще лет пять. Старшего — Диму — спасла жена, увезла в деревню, подальше от наркоманов, поближе к земле.
Мне не нравится война. Эта не нравится в особенности. Не нравится не потому, что я питаю горячую любовь к свободолюбивому народу Ичкерии. Отнюдь. Мне не нравится она из-за Димы с Сашей, из-за погибших в Чечне других знакомых ребят. Мне не нравится в ней какая-то недосказанность и двоякость — политические игры, отпечаток которых, будут нести на своих душах выжившие в ней. Мне не нравится, что она помает моих сверстников, превращая их в социально особую, достаточно сложную и часто криминогенную среду. Мне не нравится тупое равнодушие общества. Не нравится, что Омский центр реабилитации — единственный во всем Западно-Сибирском регионе, не нравится, что воевавшие в Чечне по контракту парни часто не могут выбить свои деньги, а «афганцы» десятилетиями ждут обещанных квартир. Мне не нравится бояться за родных мне людей.
Мы тремя семьями ждали как манны небесной возвращения двух друзей моего брата из Чечни. Они вернулись….
PS. По этическим соображениям имена фигурирующих в материале лиц изменены.