Большая деревня с таким домашним названием – Антоновка – что на Черниговщине, и сегодня снится этой пожилой женщине. Нет, не детство на тихой речке, а страшная тишина, которая звенела в ушах: оккупированное немцами село замерло в тревожном ожидании. Полицаи прошлись по домам, и родители каждый день ждали, что их детей погонят в Германию. Все знали, погонят их, подростков пятнадцатилетних.
– Нас посадили на подводы и повезли на вокзал, — рассказывает Мария Яковлевна Макарова, — около, ста человек. Грузили в вагоны для скота. Еда была своя, а воду на станциях выдавали…
Потом она не выдержала, голос сорвался. Давно никому не говорила о том, что было шестьдесят лет назад.
– Нас размещали в лагерях для пленных. Кормили баландой и кусочком хлеба, с детскую ладошку. Спали как попало. Немец, видно, бюргер, указал на меня пальцем: эту! И привез меня в имение, где мне предстояло работать. Почти месяц я голодала, пока немец не пошел на хитрость. Сказал, если хорошо будешь работать, через год отправляю домой. И я поверила.
ИЗ РАБСТВА — В ЛАГЕРЬ
Может, немец и забыл про свои обещания, а Маша считала дни. Однажды, собирая солому с поля, она услышала русскую речь. С тех пор старалась быть поближе к тому месту, где работали военнопленные. Крадучись, она стала собирать продукты, чтобы передавать пленным. Так Маша познакомилась с двумя русскими офицерами, молодыми парнями, которым регулярно носила хлеб, яйца, молоко.
– Когда наступила заветная дата, — говорит Мария Яковлевна, — я напомнила хозяину о данном слове. И он сказал мне: вот кончится война, и тогда поедешь домой. Всю ночь проплакала, а утром убежала на поле к пленным, и сказала, что приняла решение о побеге. Моя обязанность была заготовить продукты, я нашла карту, и мы наметили маршрут побега.
Мария Яковлевна, вспоминая те годы, удивляется своему упорству: лучше погибнуть на пути к дому, чем работать на немцев.
– Солдаты не называли мне даже своих имен. Нельзя было. Знала, что один из них с Донбасса, другой — из Ленинграда. Мне запомнились на всю жизнь их слова: как бы ни закончился наш побег, родина плена нам не простит. Целый месяц они двигались в сторону дома. Им везло, ночами шли, днем прятались в лесах. По карте выходило, что они должны были подойти вплотную к Висле. Но вышли беглецы прямо на военный полигон.
– Когда мы поняли, что попались, решили бежать в разные стороны. Если бы нас взяли вместе, неизвестно, чем бы дело закончилось. Мы попрощались. Конечно, они жалели меня, совсем еще девчонку. Одной дорога к дому была практически неодолима. Больше всего на свете я хочу знать, вышли они к границе? Живы ли? Как сложилась их судьба?
Ее схватили почти сразу же. Приволокли в гестапо, допрашивали. Но она за год немецкого рабства хорошо знала язык, и это давало ей кое-какие преимущества. Она ничего не сказала, что бежала с военнопленными, даже когда ее посадили в тюрьму, и почти каждый день приводили русских солдат на опознание. Эти двое парней ей больше не встретились.
В тюрьме лучше, чем в концлагере. Этот вывод Маша сделала сразу, как только ее отправили в концлагерь в город Штудгоф. Там она работала на немцев до февраля 45-го, пока наша армия не освободила город.
— К сожалению, я не запомнила номер части, освободившей нас. Но безмерно благодарна русским солдатам. Командир части, видя, что мы немощные, изголодавшиеся, решил не отправлять нас сразу на родину. Боялся, что не доедем. Взял к себе в часть, откормил. Больше всего запомнилось, что там была печка. Мы прилипли к ней, не могли согреться. Только в январе 46-года я была отправлена домой. Перед нашей армией я и сейчас готова встать на колени.
В 20 лет Мария Яковлевна вернулась домой. Она хотела учиться, но ее заставляли каждую неделю идти в районный центр, за 23 км, чтобы отметиться в НКВД. Маша просила, чтобы ей выдали справку, дали возможность учиться в Ужгороде.
«Ты в плену была, а Ужгород — приграничный город. Тебе туда нельзя». Мария Яковлевна до сих пор не может забыть этих постоянных унижений, которые ей пришлось пережить в те годы.
– Однажды я сорвалась, говорю, где же вы были, когда меня, девчонку, угнали в рабство? Этот чекист так на меня кричал! Мол, я тебя в такие лагеря отправлю, откуда тебе уже не вернуться. Вот тогда я и вспомнила солдат, с которыми бежала. Правы были, родина нам плена не простила.
ПРОСТИТЬ — НЕЛЬЗЯ, ПОНЯТЬ — МОЖНО
–Те немцы, что брали нас в плен, заставляли на себя работать, конечно же, нами никогда не будут прощены. Но жизнь прошла, шестьдесят лет. Труднее понять другое — почему нас так встречала своя родина? Ведь с этим пятном я прожила всю жизнь. И только уехав сюда, в Омск, получила образование.
Мария Яковлевна считает, что компенсация за труд на немцев во время войны, которую она получала дважды, — это знак примирения со стороны Германии сегодняшней.
– Вначале, помню, я получила марки, а потом три тысячи евро. Как потратила? Никак не потратила. Внукам оставила, им нужно учиться, а сегодня это дорогое удовольствие. Мы же привыкли довольствоваться малым. Пенсия небольшая, но мы живем с дочерью, общий бюджет. Не барствуем. Много ли нам уже нужно? Было бы здоровье. Лекарства очень дорогие. Но мы, «люди с прошлым», к Победе отношения не имеем. Никаких льгот нам не положено. Наверное, это несправедливо. Что мы могли сделать? Бежать на родину, которая нас не хотела принять? Да и сейчас не принимает.