Этим же транспортом сюда привозят обеды где-то на 100 человек: борщ, чай, хлеб, бутерброды. В салоне — плакат: «В России 2 миллиона бездомных». Только кто их считал? Во время переписи несколько лет назад доставили в отделение милиции лишь тех, кто на виду оказался. Разве возможно проверить все теплотрассы, чердаки, подвалы? Доставленные не возражали, чтобы их переписали и пересчитали. Я тогда сражена была фантами биографий этих бездомных бродяг: многие из них имели среднее специальное, а то и высшее образование. Кто-то пытался со мной заговорить на английском языке. Сейчас у них единственное желание — найти что-то стоящее в мусорных баках и на свалке. Другая жизнь, как берег дальний.
ЖИЗНЬ — В ПРОШЛОМ
Еще до приезда машины с бесплатными обедами у ДК имени Лобкова собралось уже человек 20 голодных.
Среди тех, кто живет на обочине жизни, тоже расслоение. Есть совсем никудышные, грязные, пьяные, с синяками. Кто-то еще старается бодриться.
— Мне больно, когда я вижу таких людей, — философски обращается ко мне мужчина. Его серенькое пальтишко едва дышит на холодном ветру.
— А сам-то зачем приходишь сюда? — кричит хмельная разбитная женщина.
— Я работал в цехе, испытывал моторы любых конструкций. По тем временам у меня хорошая зарплата была, 500-600 рублей, — охотно рассказывает один из стоящих в очереди за едой. — Каждый год ездили к морю. Сейчас живу в социальной гостинице на Семиреченской, плачу по 10 рублей за койку. С женой разошлись. Дочь и сын уже взрослые. Руки-ноги есть, а живу на случайные заработки. Куда ни кинься, везде молодые нужны. Да я еще в силе, у меня, если хотите, бальзаковский возраст!
Это было, было, было… А сейчас у них, пожалуй, осталась единственная поддержка в жизни — бесплатная похлебка. Истории они рассказывают занимательные, иногда просто сказочные. Но все они давно грустно закончились.
— Я работала в торгово-промышленной фирме!
— Я — Сергей! Сейчас на солнышке теплей!
— Жил в Бобринке. В деревне совсем жизни нет. Приехал в город.
— Я жила на Гагарина, 2. Квартира на дяде была записана. Он умер, а я осталась, на чем болталась.
— У меня ни кола, ни двора. Живу то в подвале, то на вокзале. Милиционеры бьют, пинают, даже погреться не дадут. Только в теплотрассе и спокойно. Потому и «любимая» наша болезнь — это ожоги. Трубы-то горячие. Заснешь возле них, да если еще под градусом…
СТРАШНЫЕ СУДЬБЫ
В передвижном медпункте — монахиня из Германии, сестра Урсула. Диву даешься, как ловко бинтует она раны, обрабатывает уже заживающие следы ожогов. Урсула Шнайдер представляет благотворительную организацию «Каритас».
— Работала медсестрой. В монастырь пришла 24 года назад. Жила в Западной Германии недалеко от границы с Нидерландами, — скупо делится она информацией о своей жизни. — Приехала в Омск три года назад. Мне здесь нравится. Я помогаю людям. Мне кажется, что у многих людей сейчас судьба страшная.
— Если бы не они, нам бы вообще труба была.
Мужчина, которому перевязывают раны, представился Анатолием Ивановичем. На голове раны — страшно смотреть, Но Урсула говорит, что с ним сейчас уже все в порядке.
— Малолетки шапку сняли. Упал после первого удара. Не знаю, сколько они пинали и били меня потом.
— А я — бомж из Новокузнецка. В Омске с 2001 года, как освободился, — разговорился обаятельнейший мужчина с седой бородой. Даже трудно представить его в подворотне. — Меня Владимиром зовут. Последний раз за убийство сидел. Мне сейчас 53 года, из них 25 лет по тюрьмам сидел. Ночую в катакомбах. А так — все по помойкам… Есть и сын у меня. Но он тоже лагерный. Сейчас все чаще вспоминаю, как в детстве меня бабушка в церковь водила…
— Маму убили, когда мне 9 лет было. Бабушка умерла. Родственники из квартиры выгнали. Сейчас живу на трубах, — типичный рассказ молодой женщины из подземелья.
Почти всех их сгубило беспробудное пьянство. И квартиры у многих из них улетучились по той же причине.
— Посадили меня в Хабаровске, дали ящик водки. Так и доехал до Омска. Уж и забыл, сколько лет назад это было…
БЕЗ НИХ — ПРОПАДЕМ
— Мы привозим 75 порций горячего. Но этого не хватает, — рассказывает Ольга Викторовна Вертелко. — Кому не досталось, раздаем бутерброды. — Хлеб и булочки привозим в Советский и Октябрьский округа, Есть у нас и стационарная столовая для малоимущих. Программа эта работает с мая 1998 года.
«Каритас» — католическая благотворительная организация. Лекарства, гуманитарная помощь приходит не только из Германии. Жертвуют на это и верующие омичи.
— Они и полечат, и покормят, и одежду дадут. Никому до нас дела нет. Без них — пропадем. Я раньше работал механизатором в деревне, в Красноярском крае, — еще одна жизнь, одна судьба.
— Я не хочу про себя говорить, — противоречит ему другой мужчина. — Надо прежде всего в себе разобраться. Я сейчас стал ходить в Новоапостольскую церковь. Мы сейчас трудно живем. Но это не безнадежно. Это пройдет.
Хотелось бы в это верить! Так трудно подняться с обочины. Здесь в толпе встретила и людей, которые заметно отличаются от бродяг. Двое бывших воспитанников детского дома, что в Тевризе, ночуют где придется. Документы потеряли, а на восстановление паспортов — денег нет. Приходит сюда бабушка с внуком, чтобы хотя бы пообедать. Тоже с какими-то своими житейскими трудностями.
— Я старший лейтенант, командир отдельного батальона специального назначения. Снайпер. Был в плену, — рассказывает Денис. — У меня ранения, четыре контузии. Кто меня возьмет сейчас на работу? Кому я нужен?
— Принесите мне сапоги, 37 размера, ходить не в чем, — просит меня старушка.
— Вы лучше помолитесь за нас, — вторит ей мужчина…