Когда встречаешься в искусстве с рефлексией артистов по поводу своей профессии, будь то актёры, музыканты или режиссёры, всегда чувствуешь себя незваным гостем на чужой вечеринке.
Возникает ощущение, что подслушал ( некую интимную историю, которую тебе то ли не положено знать, то ли не понять полностью по неопытности. «Убийство Гонзаго», премьерная постановка Лицейского театра, названная создателями спектаклем в жанре «мышеловка», — в некотором роде как раз такая история и есть.
Чарльз, директор некогда известной, но ныне бедствующей бродячей труппы, получает от придворного советника Полония приглашение выступить в замке Эльсинор перед самим королем Клавдием. С одной стороны, предложение сдобрено увесистым мешком с деньгами, с другой -принц Гамлет втайне предлагает добавить в пьесу одну страницу, собственноручно им написанную, что для актеров связано с определенным риском умереть на плахе после долгих пыток. Как бы то ни было, отказываться уже поздно — мышеловка готова, и вопрос только в том, кто в неё попадет.
В постановке есть все элементы хорошего спектакля, начиная с мелочей. Есть разной степени тревожности музыка, ритмически и гармонически выстроенная по средневековым канонам и сотканная из грохочущих барабанов и беспокойных скрипичных всхлипов. К сожалению, вся эта красота звучит так, будто сыграна на дешевом синтезаторе, и это временами напоминает о том, что мы все еще в XXI веке. Есть предельно функциональные декорации — две железные решетки, которые при перестановке оказываются то воротами замка, то застенками камеры пыток, то королевскими залами, но чаще всего — той самой, готовой захлопнуться мышеловкой, в которой постоянно путаются все до единого персонажи. Есть тонко выстроенный свет, который только на время антракта позволяет вспомнить, что ты находишься в зрительном зале, а не в освещенном факелами средневековом каменном замке.
Есть гармоничное сочетание персонажей — Чарльз, главный Герой с большой буквы, который всегда знает, как правильно поступить, и просчитывает события наперед, и его верная жена Элизабет; вставшая между ними юная и соблазнительная Амалия и упитанная крыса Полоний; беспечный, стремящийся к славе Генри и умудренный опытом осторожный Бенволио; Суфлер без имени и принципов и благородный Горацио; страшный Палач, злой рок во плоти, равнодушная и беспощадная машина по уничтожению человеческих жизней, — и юная жизнерадостная Офелия, воплощение противостоящей року энергии творчества.
Есть, в конце концов, универсальная история, объединяющая комедию и трагедию. Насколько смешна пародийная дуэль двух персонажей или первые репетиции бродячего театра, настолько же нещадно режет тупым лезвием по сердцу сцена с потерявшей рассудок Офелией, чье сознание отгородилось от кошмарной реальности судорожным смехом, и столь же стабильно вышибает слезу исповедь Элизабет перед распятым на дыбе полумертвым мужем.
Все это есть, и все это работает потрясающе на рядового зрителя — мы и смеемся, и потираем глаза, чтобы не заплакать, и что только не. Но есть кроме этого и еще кое-что — размышления о сути театра и о смысле работы и жизни актера: служить искусству и быть верным самому себе. Спектакль бродячих артистов в конечном счете повергает в прах всевластие коварного монарха, правда искусства побеждает слепой рок, а то, что в обычном мире кажется сумасшествием и инфантильностью, на деле оказывается пророческой силой, движущей судьбой целой страны.
Всё это отличает постановку от рядового хорошего спектакля: помимо стандартного набора эмоций и обязательного катарсиса, по окончании то ли чувствуешь некоторую неловкость за случайно подслушанную тайну, то ли ощущаешь, будто побывал на экскурсии в некий секретный, доселе неведомый мир.