Ещё одна пересадка, и контуры Челябинска медленно выползают издалека
Гора на въезде — безжизненный склон красного цвета, ни растений, ни животных, только камни — когда-то здесь велись разработки, чёрт знает, что они тут добывали, но всё живое погибло, отравленное химией и задавленное колесами и гусеницами — маленький мир корчится в агонии; но больше, больше угля и металлов: промышленности нужно сырье, и машины суетятся на склонах гор среди предсмертных хрипов деревьев. И теперь только Красная гора экзотическим конусом встречает автомобилистов на окраине города.
Мы въезжаем. Щупальца индустриальных гигантов опутали город, полосы асфальта среди заводов и коробок многоэтажек, трубы подпирают небо, извергая из себя темные струи дыма. Серые громады туч бесформенно громоздятся наверху. Моросит мелкий дождь.
Я не люблю Челябинск. Этот город похож на монстра, который медленно пожирает сам себя, высасывает энергию из всего живого — город-вампир — унылый символ урбанизации. Я несколько раз проезжал его, и в душе все время оставалось угнетающее впечатление, мрачные люди на мрачных улицах среди мрачных домов. Вымирающий мир.
На этот раз я решил остановиться. Остановиться здесь до завтра и посмотреть.
Стою возле телефонной будки и листаю записную книжку. Так, Челябинск, адреса и телефоны вписок. Юля. Она, наверно, клёвая девчонка, одинокая, без парня, и я конечно же ей понравлюсь, черт побери, почему бы не закрутить здесь короткий роман. А может эта женщина моей мечты, может быть… из трубки раздаётся красивый женский голос:
— Алло.
Конечно же, это она.
— Здравствуйте, а Юля дома?
— Её нет. Что-нибудь передать?
— Нет, не стоит.
Облом.
Ладно, кто у нас дальше. Майкл. Может быть это достаточно продвинутый добродушный паренёк, мы сидим вечером у него на кухне перед двумя бутылками портвейна и ведём интеллектуальную беседу — говорим, говорим, говорим взахлёб, перебивая друг друга: музыка, литература, кино, просто жизнь, размышления, всё в кайф, и хриплый вокал Дженис Джоплин из магнитофона. И на следующий день ещё хорошие люди. Если всё это так, тогда, пожалуй, я здесь протусуюсь несколько дней. Если, конечно, на это время найдётся вписка.
Он дома. Приезжай, сверяю адрес — да, у меня правильно записан, объясняет, как добраться, и я иду на троллейбус.
Он идёт через центр. И тут я убеждаюсь, что Челябинск вовсе не такое уж ужасное место. Красивые здания, парки, стройные ряды проспектов, окаймлённые местами цветочными клумбами. В троллейбусе наряду с хмурыми физиономиями — открытые лица, кто-то улыбается, весело беседуя. Город как город, не хуже и не лучше других.
— Рассчитывайтесь за проезд — кондуктор — грузный мужчина лет сорока, не замечая меня, проходит мимо. Здорово, рассчитываться за проезд в этот раз не придётся. Вообще, в дороге больше всего денег уходит на проезд и прозвон. В каждом городе своя система контроля за оплатой в транспорте — отличие в нюансах, и чтобы, скажем, проехать бесплатно, всё время приходится перестраиваться. Каменные лица кондукторов и контроллеров ищут вас в автобусах и метро, строгий голос требует денег: замусоленные бумажки талонов и пластмассовые жетоны телефон-автоматов, рубль, два, три, четыре, работайте, платите, потребляйте, работайте — замкнутый круг — механизм, где вы всего лишь винтик, вас уже не существует, существует лишь бездушная беспощадная машина производства. Наши души летят в огромную механическую пасть, мы теряем свою жизнь на прилавках магазинов и в щёлках трамвайных компостеров. Человеческие судьбы в каменных руках контролёров, вот они уже повсюду, они проверяют твои документы, выворачивают наизнанку карманы, просвечивают твоё тело рентгеном в поисках билета, у них бесцветный кусок гранита вместо сердца и свод предписаний вместо мозгов. Форма, повязка, удостоверение, кожаная сумка на груди — увидеть душу в этих людях удается достаточно редко.
Позвонить бесплатно можно в какой-нибудь конторе — иногда они разрешают.
Красно-кирпичная пятиэтажка среди других пятиэтажек — стандартная застройка, они строят не дома — они строят коробки — коробки с клетками. В небольшой двухкомнатной квартире царит разруха: как попало валяются вещи — книги, какие-то сумки, одежда мутным хаосом разбросаны на грязном полу, жрать нечего, на кухне сидит человек с фэйсом алкоголик — хочу стать новым русским, и печальными глазами, и мечтает вслух о пиве. Магнитофон швыряет в пространство тяжёлые звуки Металлики. Кидаю бэг, завариваю себе и Майклу по кубику бульона, достаю хлеб, он выгребает остатки чая. Хаваем, треплемся о трассе, и я отправляюсь осматривать город.
Город я осматриваю обычно так. Приезжаю в центр и иду куда глаза глядят, без всякой цели и маршрута. Когда достаёт — уезжаю. По-моему, такой способ наилучший — вы чувствуете город, соединяетесь с ним. Вы не стремитесь осматривать то, то и то, вы просто бредёте, и город всасывает вас, окутывает тонким покрывалом своего настроения, в каждом городе есть настроение, та атмосфера, которая, в сущности, и есть город. Перед вами открывается душа. Можно быть, скажем, в Питере, осмотреть Исакий, Казань, Летний Сад, кучу архитектурных шедевров, побывать в Эрмитаже и Русском музее, и не увидеть Питера. Увидеть лишь красивый набор экспонатов. Этакий скелет вымершего динозавра. Пришёл в музей, заплатил деньги, пощёлкал фотоаппаратом и ушёл. Добрался до своей конторы, сел и начертал проект бульдозера, который всё это разнесёт. И на этом месте поставят развлекательный городок с барами, борделями, казино и павианами, закутанными в наклейки от Кока-колы.
Челябинск пропитан урбанизацией. Она въелась в его воздух, в его стены и мосты, с которых видно, как во все стороны раскинулись громады заводских помещёний. Если посмотреть на город вечером с высоты, то, вероятно, он будет похож на кучку золы с рассыпанными на ней оранжевыми угольками.
Лица прохожих на улице. Кое к кому хочется подойти и поздороваться — ясный взгляд синих глаз излучает тепло. Вот девушка в длинном красивом платье, фенечка из бисера на груди, живой интерес в глазах, через плечо матерчатая сумка. Судя по всему, художница — они могут так одеваться — со вкусом, и не обвешивая себя при этом множеством украшений. Проходишь мимо — вот когда видишь на улице таких людей, чувствуешь с ними какую-то внутреннюю связь, и ты уже не один, а вас много в каждом городе, привет — привет, горсть чистой воды в ладонях, и переливы весёлого смеха в траве, мир в цветах, куда ты уходишь, брат, где ты оставишь свой след — отпечаток босых ног на теплой земле.
Город накрыл меня облаком и унес в лабиринты улочек, поворот налево — и я вхожу на проспект Суеты — автобусно-трамвайный гул и сотни людей, где каждый бежит за сиюминутной целью, торопясь, не замечая окружающих, лавируя в потоках человеческих тел, может быть, небо упадёт на землю, может быть, звезда загорится над Вифлеемом, может быть, кусок урановой смерти ожидает новой Хиросимы, и всё это только в час пик, чтобы тысячи людей разом застыли на центральных улицах сотен городов, и каждый посмотрел вокруг и увидел своих товарищей, тысячи масок рассыпаются в прах, праздник, праздник повсюду, ты танцуешь и плачешь от счастья и видишь, как страх покидает город.
Я люблю, когда мне отвечают незнакомые люди. Не автоматически, буркнув на ходу на «Скажите, сколько время?» «без пятнадцати пять», а останавливаясь и улыбаясь, им нравится отвечать, и мы всего лишь на расстоянии протянутой руки. Вот и сейчас, я спрашиваю у какой-то женщины лет сорока, интеллигентного вида, в очках, и с приятным лицом, как пройти до нужной мне остановки, получаю исчерпывающую информацию, и она в свою очередь спрашивает
— Вы, наверно, приезжий?
— Да. Вот, только сегодня приехал.
Мы шагаем рядом, нам по пути.
— Ну и как Челябинск?
— Ничего. Только слишком уж мрачный.
— Мрачный, — она улыбается, — а вы сами откуда?
— Из Омска. Я вообще-то здесь проездом.
— И далеко едете?
— В Москву. И в Питер.
— Да, Москва и Питер, конечно, получше Челябинска. Да и Омск поуютней будет. У меня там сестра живёт. Ну и Челябинск тоже хороший город.
— Вам нравится здесь?
— Да.
— Это здорово.
Молча идем, потом расходимся. Она сворачивает налево, обрывая нашу беседу, прощаемся — приятели на минуту, сколько было таких людей на трассе, на вписках, в городах, и никогда больше не увидимся, только еле заметный след остаётся в душе, капелька воспоминания — сотни собеседников на минуту, сотни лиц, глаз, а, может, просто промелькнёт в толпе, и встретятся взгляды, и искра понимания мелькнёт, и разойдутся, даже не поздоровавшись.
Приезжаю к Майклу, там ещё один паренёк — накачанный тип с волосами до плеч и майкой «METALLIKA». Слушают Летова и болтают, он крепко стискивает мне ладонь:
— Олег.
— Игорь.
— Ты откуда?
— С Омска.
— А в Челябинск чо?
— Проездом. Иду в Москву.
— Идёшь, — он ухмыляется. — Пешком что ли?
— Автостопом.
— Автостопом. Молодец. — Я слышу нотки уважения в его голосе. — А я вот дальше Ёбурга не ходил.
На плите вскипает чайник. Майкл разливает вторяк.
— Ну и как трасса? — заинтересованно спрашивает Олег.
— Ништяк.
— Да уж, наверно. Надо бы тоже куда-нибудь смотаться. У меня вот в Саратове друзья. Не был в Саратове?
— Не был.
— Хороший город. Ты водку пьешь? — неожиданно добавляет он.
— Пью.
— Так щас будет. Ну что Майкл?
Майкл, до этого молча прихлебывавший чай, буравя глазами пустоту, враз оживает.
— Чо, чо. Иди.
— А я то с чего. Вместе и пойдем.
Они идут за водкой. А я остаюсь вместе со Степным Волком в шумном немецком баре, где беседуют в углу Гарри и Гертруда — два одиноких скитальца столкнувшиеся в ночи — словно блеск молнии, и его жизнь резко меняется за эти несколько часов, и пьяный негр знойным летом Сан-Франциско швырнет в душный воздух дансинга соло на саксофоне, и что-то там ещё. А хорошо бы потрепаться с Галлером за бутылкой вина в тихом швейцарском отеле, а потом пройтись по ночному Парижу и свернуть в густую пелену утреннего Лондонского тумана. А ещё: концерт Северянина и летящие пробки из под шампанского, мадам, вы и есть та самая Гертруда, или Маргарита Наваррская, как, вы не читали Миллера, ах да забыл, он же ещё ничего не написал, этот самолёт летит из предвоенного Питера во Фриско полувеком позже, все пилоты под ЛСД, а пассажиры плавают в невесомости.
— А вот и мы.
Бутылка торжественно извлекается из широкого кармана Олеговой косухи и водружается на стол.
Пьём, они трепятся о бабах: Наташи, Оли, Марины, лица под густым слоем косметики, засунуть, вытащить, опять засунуть. Проститутки с Елисейских полей получают горячую струю спермы на ужин.
Потом литература — читают они фантастику, Бредбери не любят, любят Муркока, Хайнлайна и Желязны. Желязны я тоже люблю. Спорим, а на столе ещё полбутылки. Мы быстро опьянели — я с дороги, Майкл с похмелья весь день, а Олег видать за компанию. И ещё какие-то тосты и анекдоты, и ещё девушки, и за жизнь, кухня уплывает куда-то, вся в табачном дыму, водка кончается, и мы срубаемся, я проваливаюсь в темную бездну сна.
Я проспал как убитый часов до двенадцати. Утром вялый подъем, на завтрак хлеб, Майкл опять смотрит на мир печальным взглядом и говорит о пиве. Олег уже свалил. На трассу я выбрался только в пол второго.
На выезде из города широкая скоростная магистраль. Здесь начинается М5 — трасса Челябинск — Москва — одна из основных российских дорог.
Непрерывный поток автомобилей проносится мимо. За час остановилось три машины и все потребовали денег — у них что, в Челябинске, все помешались на деньгах. Вообще, это редкость, чтобы на трассе за подвоз просили денег, а тут сразу три.
Наконец остановилась иномарка до Миаса. Какая-то крутая тачка, мы плавно разгоняемся и словно не едем, а скользим по шоссе. За рулём — мужчина лет тридцати пяти, он сразу же начинает расспрашивать меня про автостоп, про клубы в Питере и Москве, и я втираю ему всё, что знаю. Мы доезжаем меньше чем за час до поворота на Миас, и я иду купаться в местную запруду.
Про клубы автостопщиков в Питере и Москве ходит куча разнообразных