У нас живет не мало людей не рядовых, самобытных. Заместитель губернатора Алексей Иванович Казанник — один из них. Те студенты, которые учились у него, знают: его интересно слушать, о чем бы не шел разговор.
— Алексей Иванович, вас знают не только как политика, но и как хорошего преподавателя. А был ли в вашей жизни человек, которого вы могли бы назвать своим Учителем?
— Честно говоря, к учителям у меня с детства отрицательное отношение. Я родился на Украине, в селе Перепись Городнянского района Черниговской области. Это места, где сходятся границы Украины, Белоруссии и России. В 1947 году в нашем селе от голода погибла половина жителей. Мы ходили в школу только летом, потому что ни у кого из детей не было ни обуви, ни теплой одежды. Зимой сидели дома. А учителя говорили нам, что «никто на планете не живет лучше нас». Эта ложь вызывала у меня совершенное неприятие той идеологии, в которой нас пытались воспитать. Неприятие социализма, советской власти. Поэтому у меня с детства не было «раздвоения личности» — когда человек говорит одно, думает другое, а делает третье.
И после не было того, что можно назвать идеалом, образцом для подражания. Когда я учился в университете, многие из моих сокурсников зачитывались речами выдающихся юристов, старались быть похожими на них. А я хотел быть самим собой — и никем больше.
Единственный человек, которому я очень благодарен, — это наша школьная библиотекарь Лидия Васильевна Пушкарева. Я рано научился читать, а книги в библиотеке выдавали только с 3 класса. Я учился в первом. Пришел записываться в библиотеку и соврал, что я — третьеклассник. Лидия Васильевна удивляется: «Маленький ты больно». А я ей: «Это я просто расту плохо». Она сделала вид, что поверила мне, и дала почитать книгу — сказки братьев Гримм. Через несколько дней прихожу в библиотеку, Лидия Васильевна спрашивает: «Прочитал?» Отвечаю: «Прочитал». Она просит пересказать что-нибудь, она всегда проверяла, прочитали ли ребята те книги, которые брали. Я пересказал ей одну из сказок. Она спрашивает:
«Понравилось?» Я говорю: «Нет». «Почему?» «Потому что все это — неправда». Она удивилась и дала мне Короленко «Дети подземелья». А там жизнь описывается — один к одному, как у нас была. Приношу отдавать, Лидия Васильевна спрашивает: «Понравилось?» Я отвечаю: «Да. Это правда». С тех пор очень люблю русскую классическую литературу. Так что можно сказать, что моим Учителем была литература.
— А что вы предпочитаете читать сейчас?
— Очень люблю умную сложную литературу. По много раз перечитывал Достоевского, Кафку, Кортасара, Карлоса Фуэнтеса. И каждый раз нахожу в этих книгах что-то новое для себя. Люблю Ивана Шмелева, Бунина за их великолепный язык. Из более современных — Астафьева, Белова, Распутина. Очень разные писатели, но в их книгах есть то ощущение правды жизни, которое меня привлекает. Наверное, буду умирать, так единственное, о чем буду жалеть, — что не прочитал еще какую-нибудь хорошую книгу. А вот фантастику, детективы не читаю — на них просто жалко времени. Пробовал читать Стругацких, но как-то не пришлись по душе. Правда, было время, когда я читал много детских сказок. Я тогда учился в Иркутском университете и подрабатывал ночным сторожем в детском саду. А детей без сказки спать не уложишь. Так что приходилось брать в библиотеке сказки, читать, а потом пересказывать их по вечерам ребятишкам. Библиотекари удивлялись — такой большой, а читает сказки…
— В середине девяностых, когда воспоминания о событиях 1993 года были еще свежи, журналисты вас как только не называли: «последний рыцарь русской законности», «политик поневоле». Скажите, вы планировали свою карьеру?
— Генеральным прокурором я стал, честно говоря, несколько неожиданно для себя. До 1993 года я получал предложения занять высокие должности в новой исполнительной власти. Но отказывался, считая, что не соответствую им. Считал и считаю себя до сих пор в большей степени ученым, чем администратором. Даже сейчас, когда губернатор предложил мне работать в Областной администрации, я согласился только при условии возможности совмещения с работой в вузе. Но 4 октября мне позвонил в Омск Борис Николаевич Ельцин и сказал: «Алексей Иванович, сейчас нам надо максимум законности, максимум справедливости, максимум гуманности, чтобы разобраться в октябрьских событиях. Короче, вы — Генеральный прокурор». Я сказал: «Вылетаю». Главная причина, по которой я согласился на это предложение, — это опасение, что если Генеральным прокурором будет другой человек, то могут начаться репрессии. Был и еще один момент. Прокуратура — структура достаточно независимая. Поэтому я надеялся, что, располагая возможностями Генерального прокурора, я смогу добиться законности и в самой прокуратуре, и через нее — в стране.
Расследование октябрьских событий было очень трудным. До сих пор у меня нет угрызений совести из-за того, что я арестовал главных виновников — Руцкого, Хасбулатова, Макашова и так далее. Они действительно совершили преступление. Ни при каком режиме нельзя призывать к беспорядкам, следствием которых могут стать человеческие жертвы. Они виновны в гибели людей.
Но в ходе следствия начала вырисовываться еще одна сюжетная линия. Дело в том, что после неудачного штурма Останкино макашовские боевики отошли в Белый дом и больше не покидали его. То есть, с юридической точки зрения, после штурма Останкино преступление было уже закончено. В соответствии с Законом представителям власти необходимо было принять меры для того, чтобы задержать преступников и передать их в руки правосудия. Причем постараться сделать это с минимальными жертвами. Начать переговоры, предложить преступникам сдаться и лишь потом, если они откажутся, применять силу. Но попыток начать переговоры не было. Мы допросили более 2000 военнослужащих. Никто из них о переговорах ничего не слышал. То есть представители исполнительной власти, если использовать юридические термины, совершили преступление на почве мести. И виновные должны были понести наказание.
Но 23 февраля 1994 года вышло Постановление Госдумы о политической и экономической амнистии. Я получил его, как и многие документы, через канцелярию президента с резолюцией Ельцина: «Никого не освобождать, расследование продолжать в том же порядке». Причем эта резолюция была обращена также к Ерину, отдавшему приказ штурмовать Белый дом. Я позвонил Борису Николаевичу и попросил отозвать свой документ с резолюцией. Он ответил: «Нет». То есть получалось, что президент считает себя вправе оказывать прямое давление на деятельность прокуратуры.
Я сказал ему, что буду вынужден провести амнистию, потому что этого требует закон. Разговор этот произошел в пятницу, поэтому я объявил субботу рабочим днем, собрал сотрудников, огласил постановление об амнистии, и мы ознакомили с ним подследственных. Я думал, что они откажутся от амнистии. Ведь принять ее — значит согласиться с обвинениями. Но они радостно подписали все документы. После этого я объявил о своей отставке.
— Скажите, у вас остается время на какие-нибудь увлечения?
— Сейчас, можно сказать, ничем не увлекаюсь. А раньше был заядлым туристом. Все отпуска проводил в тайге, в тундре. Очень люблю природу. Люблю самые разные места: и белорусское Полесье, и пустыню (я три года проработал в Кара-Кумах), и тайгу. Когда брожу по тайге, то вслух разговариваю сам с собой, с деревьями. Кто бы со стороны посмотрел — принял бы за ненормального, а мне просто хорошо. Байкал люблю. Когда писал книгу об охране природы, обошел его кругом пешком. Еще раз — объехал на весельной лодке. Но уже три года не был на Байкале. Все откладываю поездку. Озеро начали сейчас активно загрязнять, и ощущение такое, словно нужно идти в больницу к безнадежно больному другу. И надо — и не хочется.
— Вы известны как автор вызвавшей в свое время большой резонанс в обществе «русской» идеи. Говорили об этом много, и оценки были самые разные. Порой вас обвиняли чуть ли не в национализме. А потом все эти разговоры как-то стихли. Знаю, что вы очень отрицательно относитесь к нашим «квасным» патриотам.
— Когда только начинались реформы, я сформулировал принципы «чистой» политики. Они простые: политика государства должна быть понятной для всего народа; политики должны действовать только в рамках конституции и закона; все законы, решения, международные договора должны приниматься только в интересах России. Одно время я даже пытался на этих принципах создать собственную партию. Сейчас понимаю, что это было несколько наивно. Идея, объединяющая нацию, должна сама сформироваться внутри масс, ее невозможно выдумать. Думаю, это будет что-то на стыке патриотизма и православия. Но не того патриотизма, которым козыряют сегодня некоторые политики, а истинного народного чувства. Патриотизм — это интимно, мы же не ходим и не кричим на всю улицу, что любим своих родителей…
— Вы — человек российского уровня. У вас наверняка была возможность уехать в Москву, заниматься и наукой, и политикой там. Почему вы до сих пор сохраняете верность нашему городу?
— Я люблю Омск. Действительно, была возможность остаться в Москве, но никогда там жить не хотелось. В Омске есть что-то очень привлекательное.