Сразу оговорюсь, капитан в отставке Федор Николаевич Седельников человек уникальный. Другого такого в Омске нет — это точно. И не потому, что он является самым старым милиционером региона, а может быть и России, и даже не потому, что нынешнее руководство омской милиции исходатайствовало в Москве очередное звание для ветерана в честь недавнего юбилея — Федору Николаевичу исполнилось 100 лет. Самое необычное, по мнению самого юбиляра, заключается в другом. По всем формальным историческим признакам капитан не должен был стать майором. Да и капитаном Седельников тоже не должен был стать, равно как и получить иной чин в Красной Армии, его вообще не должно было быть на свете уже очень, очень давно. Сам он, по крайней мере, до сих пор удивляется, так и не обнаружив объяснения тому, что, вопреки здравому смыслу, дожил до этого светлого момента, не сгинув в пучине гражданских потрясений, коими изобиловала первая половина прошлого века.
Судите сами. Весной 1919 года в числе прочих омичей, способных держать оружие в руках, он был мобилизован в армию Верховного правителя России адмирала А. Колчака.
— В дом постучались и приказали прибыть на мобилизационный пункт, — вспоминает Федор Николаевич.
До этого Федор Николаевич о Колчаке, конечно, знал, но только понаслышке. Никогда не предполагал, что ему придется сражаться с такими же, как он, простыми русскими мужиками. Политической грамотой простой рабочий паренек из паровозного депо похвастаться, увы, не мог. Раз надо -значит, надо. Тем более что Сибирь была настроена против большевиков. Запомнилась ему особо напутственная речь адмирала перед кафедральным Успенским собором.
Хотя воевать не очень-то хотелось, но необходимость взять в руки японскую винтовку и надеть мундир аглицкого покроя Федор Николаевич воспринял без каких-то внутренних терзаний. Воевал он на стороне белых достаточно продуктивно, за что был однажды премирован «господином полковником» часами. Однако окончательно потерять политическое чутье ему не позволил засланный в его роту большевик-агитатор. Тот все рассказал популярно и про буржуев, и про мировую контру, которая мешает построить светлое будущее, и про то, как с этим всем мировым злом надо бороться. После этого Федор Николаевич уже воевал не так вдохновенно, а немного погодя и вовсе снял белогвардейские погоны. Случилось это аккурат накануне предательства чехословацкого корпуса. И когда в Иркутске Колчаку и его премьер-министру Пепеляеву зачитывался приговор, Седельников уже состоял на довольствии в Красной Армии.
Несмотря на очевидное туманное прошлое, в штабе 27-й стрелковой дивизии отнеслись к нему дружелюбно. Помогла протекция того самого подпольщика, весьма авторитетного в определенных кругах, политически грамотного человека. Что, впрочем, не помешало бывшим соратникам расстрелять его спустя пятнадцать лет как наймита и провокатора. Но тогда старый большевик оградил молодого Седельникова от дотошных особистов. Провоевал, правда, он недолго. Служил в артиллерийском дивизионе тяжелых пушек, был и наводчиком, и ездовым — орудия тогда перемещались на конной тяге. На всю жизнь пронес воспоминания о прелестях той поры. «Праздничная окопная пайка — кусочек селедки и ломоть хлеба».
В начале марта 1921 года его подразделение, расположенное под Саратовом, подняли по тревоге и отправили в Кронштадт. И спустя 80 лет у него перед глазами стоит та бойня. Помнит дословно Федор Николаевич и напутствия Тухачевского перед тем как его дивизион бросили по кронштадтскому льду на подавление восстания.
— Шли ведь брат на брата, это уж ощущалось очень хорошо, — вспоминает ветеран. — Под пулеметным огнем мы тянули пушку через залив к бастионам крепости. Потом я вообще остался один.
Рядом все усеяно мертвыми телами, было жутко и не понятно «за ради чего», но партийная дисциплина, а Седельников тогда уже был большевиком, не давала мыслям дальнейшего развития. А дальше штурм крепости — «и вспоминать неохота».
После Гражданской его направили на Украину оберегать покой и целостность уполномоченных по продразверстке. Его отряду вменялось уничтожить банду «поручика Глухого и Маруси». Обезвредить незаконное вооруженное формирование никак не удавалось. Местное население поддерживало «преступный элемент».
— А действовали бандиты очень нагло и жестоко. Особенным шиком в банде считалось пленить уполномоченного, распороть ему живот и набить соломой, засунув туда записку: «Продразверстка выполнена», — рассказывает Седельников. — Такие злодейства были в тот момент в порядке вещей, и, чтобы бандитов унять, приходилось нам усиливать охрану продразверстчиков.
Сам же Федор Николаевич, по его словам, ни у кого последнюю горбушку не отнимал, и вообще, был против перегибов… Каким-то чудом ему удалось выдержать все испытания той поры, пройти чистку, а главное — пережить репрессии тридцатых, когда и за меньшие провинности, не то, что служба у Колчака, карали строго. Как он сам свидетельствует, много его бывших сослуживцев с незапятнанной репутацией попали в жернова. Самого же Седельникова судьба хранила. Репрессии прошли стороной. Может, потому, что он в то время уже стал ведущим специалистом по финансовой части в Школе милиции, и его старались оградить от возможных бед сами начальники. Во всяком случае, другого объяснения у него нет. Хотя прошлое все-таки его подстерегло.
Уже после смерти Сталина начались новые проверки, и на этот раз карающая длань государства слегка коснулись Федора Николаевича. Вместо лагерей его отправили в отставку в чине капитана. Майора вот-вот должны были присвоить, но не дождался. После отставки долго ждал характерного стука в дверь и приглашения проехать в отделение. Тогда это было вполне закономерным исходом. Но и здесь пронесло…
Первое свидание с будущей женой Ниной он также запомнил. На пристани он купил громадный астраханский арбуз вместо цветов. Смеялись и ели сладкую мякоть. Через год в семье Седельниковых появилась дочь Жанна — единственная и любимая, с которой он и коротает век нынче. Когда-то отменный стрелок, сейчас Федор Николаевич почти не видит, зато слушает внимательно радио. О событиях в стране отзывается в том смысле, что хорошо нам никогда не жилось, «а стало быть и начинать не надо».