«Заезжий музыкант целуется с трубою…»
Булат Окуджава
Это единственный официальный документ, удостоверяющий существование на этой земле трубача Алика Снегирева. Он предъявляет его кондукторам, милиционерам, охранникам — короче говоря, любому по месту требования. А требуют документы все кому не лень, потому как Алик зарабатывает себе на жизнь шумно. Труба — это вам не гитара и даже не баян, тут слушатели должны иметь крепкие барабанные перепонки и хорошее нервное здоровье, поскольку медь обязана звучать громко, напористо, призывно, иначе это не труба, а просто гобой какой-то.
Играет Альберт Снегирев преимущественно а подземных переходах, на остановках, в других людных местах. Играет все что положено — «Бесаме мучу», «Призрачно все в этом мире бушующем», Yesterday… Народу нравится, служивым людям не очень. Когда мы делали снимки Альберта у «Каскада», буквально через пять минут к играющему трубачу подошел плечистый молодой человек в аккуратном костюме: «Так, собрался, и чтобы через минуту я тебя здесь не видел!» Пришлось вежливо поинтересоваться: по какой, собственно, причине? «Потому что это — частная собственность!» — махнул рукой на торгово-выставочный центр секьюрити. «Так, может, и ходить мимо этой частной собственности нельзя?» — я полез в карман за журналистским удостоверением. «Ходить — можно», — разрешил плечистый собеседник и удалился, недобро посматривая на Алика запоминающим взглядом. (Боюсь, что у нас развелось слишком много ретивых охранителей заповедных территорий — то какая-нибудь старшая по дому шуганет незнакомых ей людей с приподъездной скамейки, то страж порядка в железнодорожной форме запретит курить прохожему у входа в Академию путей сообщения… Подобных примеров масса, но это тема отдельной статьи.)
Ладно, в этот раз Алик был не один, а обычно его запросто шугают все граждане, облеченные должностными полномочиями. Да и обычная гопота не оставляет уличного музыканта своим криминальным вниманием: отобранные деньги и пробитая голова — перманентное состояние карманов и организма Альберта Снегирева. Но у каждого бича есть своя история низвержения с жизненного пьедестала. И у Алика когда-то все складывалось далеко не так беспросветно…
Вообще-то, ангельским складом характера он не отличался с детства, Школу, например, наш герой бросил в 7-м классе. Правда, к этому времени у него уже была в руках профессия. Педагоги школы № 88 однажды решили, что каждый их ученик должен заниматься каким-нибудь видом художественной самодеятельности. «Вот в восемь лет меня в самоделку и загнали, — вспоминает Альберт. — Попал я в ДК «Юность» к Борису Васильевичу Щеткину, в его джазовый и духовой оркестр. Там на меня, маленького, старшие сразу надели тубу, а она мне до колен достает. Тут и погоняло прилипло — Амбал. Но на тубе я не играл, сразу за трубу взялся».
Талант у пацана прорезался быстро, что, правда, нисколько не сказалось на оценках по поведению. Школу бросил, перешел в вечернюю. Вляпался в какую-то историю, из-за которой его совсем уже было собрались «закрыть на малолетку», но отец сумел пристроить пацана воспитанником в оркестр танкового училища. Там Алик впервые надел военную форму и не предполагал, что надолго свяжет свою жизнь с армией.
Жить воспитанникам полагалось в казарме, раз в неделю ездить в вечернюю школу. В науках юный трубач никак не преуспел, а армейский дух никак не впитывался в молодой растущий организм. Вскоре Альберта за самоволку из оркестра выгнали. А ему еще лучше — пошел в общевойсковое училище, там порядки помягче были, жить дозволялось дома, да и на учебу в музыкальное училище можно было определиться.
Тут история какая-то не очень понятная. Сам Альберт говорит, что поступил в Шебалинку легко, сыграв на вступительном экзамене концерт Гайдна, но поскольку еще не имел неоконченного среднего образования, то формально учиться в Шебалинке не мог. Потом рассказывает, что в училище им. Шебалина приехал флейтист из Киева и порекомендовал Алику Снегиреву ехать играть в оркестр Киевского военного училища связи. Ну что, съездил, побыл там воспитанником год, не понравилось — вернулся в омскую «пехотку».
— А мне здесь сверчки — ну, сверхсрочники — сильно завидовали, — объясняет свое второе фиаско музыкант. — Я же в 12 лет уже мог играть «Неаполитанскую песню», которую сейчас вряд ли -осилю. Подставили на скандал, из-за которого вышибли меня из оркестра.
Пришлось Альберту идти служить срочную. Попал в Ашхабад:
— Идем еще в гражданке мимо оркестровки, слышу: «Музыканты есть?» Подошел, взял трубу, как дунул — меня сразу в оркестр и записали. Внештатником, правда. То есть числился я каким-то пулеметчиком, а сам играл на дудке.
За это время познакомился с гастролирующими музыкантами оркестра Анатолия Кролла, пару раз сыграл вместе с легендарным ансамблем «Гунеш». Но через пять месяцев эта лафа закончилась, и «пулеметчик» Снегирев согласно разнарядке отправился прямиком в Афганистан.
В Кундуз прилетели ночью. Вскоре услышали, как где-то рядом играют утреннюю зорю. Пошли с товарищем через взлетку, нашли дирижера и напросились В дивизионный оркестр.
— Только зашли в казарму, подходят «деды», — улыбается Алик. — Типа — музыканты? Вот вам гитара, заглянем через полчаса, будете песни петь. Я у Степки спрашиваю: «Ты на гитаре-то умеешь?» — «Нет». — «И я не умею». Стали тут же учиться. В общем, как-то без последствий обошлось.
Служба была обычная, музыкальная. Построения, разводы торжественные марши. Но больше всего омичу запомнились регулярные совместные концерты с афганскими музыкантами в Кундузе на местных праздниках. Афганское население встречало и с восторгом: «Мюзик! Мюзик! А потом они ехали в обычном «пазике» назад в расположение, попадали под обстрелы… Тут Альберт начинает плакать — пьяными, понятно, слезами, но ведь искренними, — вспоминая погибших пацанов из оркестра. Потом успокаивается, поминает добрым словом дивизионного дирижера Валерия Костырева, который впоследствии, по его словам стал заместителем дирижера Ансамбля песни и пляски Московского военного округа. Вспоминает общение с российскими звездами, наезжавшими в Кундуз. ансамбль «Оризонт», Анне Веске Жанна Бичевская… И складывается ощущение, что для Алика служба в Афганистане остается самым светлым воспоминанием. Так бывает: для некоторых война окончательно делит окружающий мир на черное и белое, и вернуть многоцветье красок в мирной жизни никак не получается. Тогда человек ломается — и вряд ли только по своей вине…
После Афгана воин-интернационалист Альберт Снегирев устроился в похоронный оркестр. Потом каким-то чудом трубача без образования взял в музыкальный театр Эрих Розен. Алик за два года отыграл весь репертуар театра. Женился на хористке. Казалось бы, жизнь окончательно наладилась, но к тому времени наш герой уже крепко поддавал.
— Помню, были на гастролях в Киеве, — описывает свой очередной вираж бич Альберт. — Вышел вечером на улицу, там немецкие панки играют — с ними сбацал что-то. Утром, ясное дело, опохмелился. На репетиции ляпнул не туда. Розен палочку бросает: «Вторая труба не ту ноту взяла!» — и уходит. Ну и выгнали меня по 33-й статье. Потом, правда, жена добилась по суду восстановления на работе — все оркестровые трубачи были за меня. Но я один спектакль отыграл и больше в театр не вернулся.
Затем были оркестры ракетной армии, железнодорожной бригады, учебного центра ВДВ. Потом опять работа в похоронке. Рождение детей, развод, новая женитьба. Ну и сопутствующая пьянка, конечно. Городскую квартиру поменял на дом в области, оттуда ушел от жены с одной трубой. Потом стало совсем плохо — начисто снесло крышу: бросился под КамАЗ, получил серьезную травму ноги, пока лечился в госпитале, выбросился из окна… Последний раз официально играл на барабанах в ансамбле, выступавшем в столовой «Сатурна». Стал подрабатывать на улицах, кататься летом «на гастроли» в Новосибирск. Где-то в своих скитаниях потерял все документы, продал классную трубу «Гецин» и окончательно пошел ко дну.
Одна сейчас осталась зацепка в жизни — Альбина, бывшая саксофонистка Игоря Талькова, с которой сейчас и живет Алик. Та играла в «Атлантиде», но осталась без работы. Альберту приходится зарабатывать на двоих. А как тут заработаешь, если то шпана деньги отбирает, то менты.
— Есть менты, а есть ментёныши, — назидательно рассуждает трубач. — С ментами жить можно, хоть они меня чуть ли не каждый день на ночь закрывают. Я однажды в вытрезвителе три часа подряд концерт давал — и ментам, и нашим. Про это даже в газете писали… А ментеныши вчера меня вдвоем привели к себе в подвал, налили два стакана (а я от водки отказаться не могу), говорят: «Распишись здесь, Альберт». Ну я и подмахнул. А они в «бобик» — и на Водники за признанку в мелкой хулиганке, Хорошо, там начальник меня знает — выпустили утром.