— Тю! Не переживай… — снисходительно похлопал он меня по плечу, выслушав исповедь «хозяина». — Хочешь, я им в гиды своего Вовку дам? Делать ему сейчас все равно нечего: вступительные экзамены на истфак, подлец, завалил… Порадовал отца, сынок родной! Вот пусть и попрактикуется в истории города на твоих родственниках…
— А почему завалил-то? Вроде парнишка башковитый, — посочувствовал уже я.
— Да, говорят, отвечает вроде бы правильно, но коротко… Тоже мне, Чехов, краткость — сестра таланта! Вот такой молчун, — в сердцах сплюнул приятель.
— Не переживай, он у тебя настоящий мужчина. Пусть завтра к нам подходит, — утешил я, втайне радуясь, что удастся сбыть гостей с рук.
Вовка начал таскать мою родню по городу, и вечерами родственники возвращались усталые, но довольные. Отзывы о Вовке как о гиде были самые положительные. «Очень эрудированный мальчик», — говорили они.
В один из дней сманили все-таки меня отложить трудовые заботы и прокатиться вместе с родичами на прогулочном теплоходе. Радиоточка на палубе почему-то не вещала, и Вовка не столь в радийном, сколь в телеграфном стиле начал свою «передачу» об Омске. Начал с самого основания.
— В 1716 году сподвижник Петра Великого, подполковник Преображенского полка Иван Дмитриевич Бухгольц заложил крепость в устье Оми. В 1731 году переведен из полковников в бригадиры. Службу нес с честью. В 1741-м подал прошение об отставке в чине генерал-майора. В том же году умер. Иван Дмитриевич Бухгольц — основатель нашего города…
— Людей-то с ним, верно, немного было? — спросил мой любознательный дядя по матери.
— Мало, — кивнул головой Вовка, -да и те гибли. Вот что он писал в Петербург: «А который поручик Каландер был, по воле Божией утонул, едучи к Тобольску, и в таких людях скудость есть…» А Петр все равно настоял на своем: «Пристоит вновь быть городу, край самой степи калмыцкой…».
— А мы по этому мосту проезжали на поезде! — воскликнула моя племянница, когда теплоход проходил под «быками» железнодорожного моста через Иртыш.
— Мост из литого русского железа, — солидно заявил Вовка, — новое слово в практике мирового железнодорожного мостостроения. Построен в 1896 году. Автор проекта — инженер-строитель Николай Аполлонович Белолюбский…
— А сколько народу на вашем вокзале! — заохала тетя.
— Да, а представляете, сколько перебывало с момента строительства? — с гордостью тряхнул челкой Вовка, глядя в речную даль. — Кого здесь только не было!..
— И Ленин был? — недоверчиво покосился мой дядя с коммунистическим прошлым.
— Проезжал, — оживился наш гид.
— Я даже маленькую сценку сочинил по этому поводу. Представьте, едут в купе трое: жена с лысоватым мужем и еще один пассажир. И этот пассажир, проснувшись на станции, спрашивает: «Что за станция?». — «Омск, батенька, Омск! — отвечает лысый. — Я три года назад в ссылку через него проезжал. Тогда вокзал только что построили. А теперь с Надеждой Константиновной, так сказать, через него в XX век въезжаем. Вот так-то, батенька вы мой…» — разыграл сценку Вовка артистично, даже картавость Ильича не забыл.
— Тебе бы надо на актерский или режиссерский поступать, — я попытался сделать ему комплимент.
— Я историю люблю… — нахмурился Вовка.
— А вот скажи, в Омск ведь тоже ссылали? Я вот даже слышал, что «Омск» расшифровывается как «Общее Место Ссылки Каторжников»? — продолжал пытать неугомонный дядя.
— Омск называется потому, что заложен был Бухгольцем в устье реки Оми. Я уже вам про это говорил, — продолжал хмуриться Вовка.
В это время теплоход уже шел вниз по течению, и показалась Омская крепость. Над ней парили голуби. Вовка взглянул на небо, и лицо его прояснилось.
— Да, у нас была каторга… И знаменитый писатель Достоевский отбывал на ней срок. Есть вот какая история, связанная с пребыванием в Омске Федора Михайловича… В Омском остроге жили голуби. Свободная птичья стая парила над узниками… С одним из голубей подружился каторжанин Федор Достоевский. Заключенный кормил птицу с ладони. Хозяин голубятни уехал и увез с собой голубиную стаю. Но голубь Достоевского вернулся. Он помнил руки писателя…
— А вон Зеленый остров! Мы вчера там на карусели катались! — захлопала в ладошки племянница.
Вовка иронически посмотрел на веселую девчушку.
— А вы знаете, что 200 лет назад здесь торговали людьми? Невольничий рынок на острове Пленников…
— И сейчас Зеленый остров — остров пленников. Пленников солнца, воды и развлечений, — поспешил я сгладить интересный, но мрачноватый Вовкин комментарий.
— Да… Каторга, плен — тяжелые вещи, — раздумчиво протянул дядя под впечатлением сказанного. — Я вот давно, еще в армии, на «губу» попал, и то натерпелся. А тут — каторга.
— Между прочим, здание гауптвахты — старейшее здание гражданской архитектуры в Омске, — веско заявил Вовка, услышав про дядину «губу». -Сейчас там Облвоенкомат.
— Ну уж и гражданской? — усомнился дядя. o Туда не сажали, что ли?
— Нет. В этом здании учились и учили. И не только грамоте, арифметике и военному делу, но и языкам — турецкому, арабскому и персидскому. Готовили толмачей для сношений с азиатскими странами. — Свой ответ Вовка заканчивал, сходя по трапу на причал.
— Ну и кого из знаменитых подготовили? — подначивал его дядя, подмигивая мне.
— Например, Чокана Валиханова, -не стушевался Вовка, — первого казахского ученого, просветителя и путешественника. Это он открыл для науки степную «Илиаду» — эпос киргизского народа «Манас». А в Омске Чокан впервые взял в руки букварь, научился читать книги, видеть мир…
— Ой, какой ты умница! Все знаешь! — умилилась моя тетя.
— Не все, — опять нахмурился Вовка. — Если бы все, то поступил бы.
— Не отчаивайся, парень, на следующий год поступишь, — подбодрил неудачного абитуриента мой дядя.
— Ладно об этом, — отмахнулся Вовка. — Ну? Куда пойдем? Налево от нас — Любинский проспект.. В конце позапрошлого века там была проложена первая мостовая города. А в начале прошлого века по бокам мостовой появились торговые предприятия московских купцов: Саввы Морозова, компании Овсянникова и братьев Ганшиных. При советской власти это называлось улицей Ленина. А до революции одно время название было Чернавинский проспект. В обиходе проспект называется Любинским, по имени жены генерал-губернатора Гасфорда. — Вовка сделал паузу и продолжил:
— Направо — бывший дворец генерал-губернатора. Ныне Музей изобразительных искусств. Монументальность зданию и торжественную приподнятость придает бельведер — небольшая башенка, венчающая его центральную часть. Центр Степного края наравне с Петербургом и Москвой, а также городами наместничеств российской империи — Варшавой и Тифлисом, в особо торжественные дни пользовался правом флага и салюта.
— Ишь ты! — удивился дядя. — Надо пойти взглянуть.
— Нет, лучше пробежать по магазинчикам по вашему Любинскому! — заперечила ему тетя.
— Ах, смотрите, афиша «Галерея имени Врубеля»! Он — что? У вас был? — запищала племянница.
— Михаил Александрович у нас родился, — снисходительно изрек девочке Вовка. — Истоки творчества находятся в детстве. Три года начала жизни в сиреневой дымке омских улиц. Это родина великого русского живописца. Шли годы, но фиолетовые звезды сибирской сирени остались с ним навсегда.
Мне показалась Вовкина тирада о Врубеле несколько напыщенной.
— Ну у тебя и память! Ты это наизусть заучил?
— Ничего я не заучивал, — отрезал Вовка. — Вот про Антона Сорокина отзыв писателя Всеволода Иванова наизусть знаю.
— Про кого? — переспросил я.
— Про короля сибирских писателей и художников Антона Сорокина. Всеволод Иванов так писал, как они устраивали ему выставку: «…всю ночь мы трудились, прибивая на забор картины Антона Сорокина, написанные на листовом железе или больших кусках картона. Прямо на заборе было написано: «Выставка короля сибирских писателей Антона Сорокина». Оторвать их от забора было невозможно…»
— Так кто он? Писатель или художник? — не понял дядя.
— И писатель, и художник, и, конечно, чудак начала прошлого столетия. Какие это были времена! В аудитории Политехинститута проводились концерты омского филармонического общества, на которых звучала музыка Шуберта, Бетховена. Устраивались выставки омских художников. И в то же время, в 1918 году, казачий Никольский собор грабили большевики. Через десять лет разобрали купол, позже — колокольню. Но стены выстояли: качество кладки выдержало все испытания. В 1960-м хотели снести, но протесты общественности и прекрасная акустика спасли собор. Сейчас он используется по назначению. Хотите посмотреть? — Вовка выжидательно взглянул на своих слушателей.
И опять на берегу Оми разгорелся спор. Тетя тянула Вовку на Любинский, дяде по душе был осмотр дворца генерал-губернатора и Никольского собора, а племянница рвалась к Врубелю. Я устранился от дискуссии и деликатно «смылся» готовить ужин приезжим гостям. Я понял, что с таким гидом, как Вовка, они не пропадут.
Через некоторое время меня встретил Вовкин отец: «Ну, какой из моего чада гид?»
— Классно! — восхищенно по-молодежному произнес я. — Моим родственникам он экзамен по истории города сдал на «отлично». Они теперь знают об Омске больше меня и тебя вместе взятых!
— Но они — не экзаменационная комиссия, — печально улыбнулся приятель.