И, кстати, последний на этом посту — в ходе августовских событий КПСС оказалась под запретом, приняв на себя самый первый удар ельцинского режима
— Иван Александрович, кое-кто до сих пор вспоминает события того времени как праздник. И даже предлагается ввести некий новый государственный праздник. Хотя после августа 91-го произошло инициированное новой властью России расчленение Советского Союза, санкционированное изъятие вкладов в сбербанки, чудовищное расхищение общенародной собственности, войны в Чечне, безработица, обнищание огромных масс населения и т. д.
— Да, скорбный список можно продолжать бесконечно. Поэтому события того года квалифицировать иначе как трагедия — кощунственно. Для меня происшедшее — личная трагедия. И дело не в каких-то карьерных надежд. Основная масса региональных первых секретарей этого последнего «набора» шла на эти посты вовсе не из карьерных соображений, не на пышки. Мы понимали, что положение партии в обществе крайне сложное. Как и положение государства в целом. Но каждый из нас считал крайне необходимым, просто жизненно необходимым, использовать этот пост для того, чтобы донести до верхов трагизм ситуации, попытаться противостоять драматичному развитию событий, «подогреваемому» бестолковостью Горбачева (о худшем мы тогда не догадывались), амбициями и агрессивностью Ельцина и его окружения. Остановить этот губительный процесс не удалось… Чувствую огромную вину перед людьми, и это личное чувство вины за происшедшее с годами, поверьте, не ослабевает.
— Лично Вы к «черному» августу не имели, помнится, даже годичного опыта руководства областной парторганизацией?
— Да, я был избран на альтернативной основе в самом конце 90-го. Мне был 41 год.
— Говоря о стремлении «донести до верхов». Вы надеялись просветить верхушку партии и государства? Горбачева «просветить»? Но Вы же сами, будучи еще первым секретарем Русскополянского райкома, писали открытое письмо Горбачеву. И без толку же!
— С Горбачевым-то как раз было проще. Его к тому времени уж вся страна «раскусила». Но мы надеялись подвигнуть к решительным действиям других членов руководства. Выяснилось же, что все про все знают, но или пустили развитие событий на самотек, или попросту пошли на прямое предательство (Яковлев и другие).
— И Ваши действия?
— Тогда уже поговаривали о некоем заговоре. Слово страшное. Но о чем в данном случае речь? Сейчас, по истечении десяти лет, могу сказать, что заговор (своего рода) был. Особую активность проявили первые секретари сибирских обкомов, крайкомов — это с десяток человек, люди в основном молодые, пришедшие на волне жгучего желания добрых перемен в стране. Я употребляю слово «заговор» -надо как-то расшифровать. Мы неофициально, негласно встречались. Обсуждали положение дел и в партии, и в стране. Эти встречи носили регулярный характер: встречались то в Томске, то в Новосибирске, то в Омске или Москве. Мы хотели и пытались инициировать на местах активное возмущение — в первую очередь, среди партийцев. Вот это и было основное занятие. Мы по ходу этой работы пришли к твердому выводу: до тех пор, пока Горбачев у власти, никаких позитивных перемен не будет. И нами однозначно было принято решение -избавляться от него. И как Генерального секретаря, и как Президента. Многие из нас были народными депутатами СССР, и было принято решение использовать все депутатские возможности для этого.
— «Мы» — это только сибирские секретари?
— Так уж получилось, что мы были более активные. Да и честно говоря, мне не нравилась позиция целого ряда секретарей центральных областей России. Уж больно у них было развито чинопочитание, а у некоторых — даже лизоблюдство. Говори то, что положено. Говори то, что ждет начальник… У нас этого не было. Да уже и у большинства секретарей такого не было…
— Увы, с приходом власти антикоммунистической чинопочитание стало как раз нормой жизни.
-…Да-да. Жуть. Но продолжу. Так вот, мы разбились на небольшие группы и пошли к ведущим руководителям страны. Лично я был у Лукьянова, Пуго, Шенина, Строева. Другая группа была у Язова, Крючкова. Я разговаривал и с Гидасповым, ленинградским секретарем. Старались, чтобы в каждой группе был народный депутат, чтобы без проблем попадать в кабинеты. Приходили и напрямую, своим простым языком говорили, что делается на местах и какой выход нам виделся.
— И ключевое слово «Горбачев» звучало на этих встречах?
— Конечно.
— Риск был?
— Судите сами. Была даже слежка. Но, хочу подчеркнуть, мы не замыкались на кулуарной агитации. Использовали разного рода совещания. И там мы — пусть даже совещание проходило в ЦК — открыто говорили о необходимости снятия Горбачева. Кстати, когда меня утверждали на секретариате ЦК, я уже тогда об этом сказал.
— И что, Горбачев был?
— Его тогда не было. Вел заседание Ивашко. Мое выступление было в какой-то мере неожиданным. Но секретарям ЦК, чувствовалось, было интересно знать настроения на местах.
Что же касается нашего поведения на совещаниях с участием Горбачева, то мы откровенно подталкивали его к отставке.
Горбачев только ведь с виду казался человеком, владеющим собой. На самом деле он трусливый человек, в минуты затруднений теряющий самообладание. Всей своей аргументацией, а где и напрямую, выступающие заявляли Горбачеву: уходи, уходи, надо уйти. На последнем пленуме ЦК, по весне, Горбачев даже заявлял о своей отставке, настолько взбеленился. Руками машет, слюна брызжет… Но члены Политбюро устроили тогда перерыв, за этот перерыв его успокоили ближайшие соратники, а потом начали проводить соответствующую обработку членов ЦК. В результате уход Горбачева не состоялся.
В то же самое время мы, помимо давления на Горбачева, организовали уход Ивана Полозкова с поста первого секретаря ЦК Компартии РСФСР, который пришел на волне критиканства, а затем занял соглашательскую позицию.
— В итоге что — сами события августа, в частности, создание Государственного комитета по чрезвычайному положению для Вас не было неожиданным?
— Нет, как видите. Мы инициировали принятие решительных мер. Но не в таком, конечно, исполнении.
Трагедия того времени состояла, помимо всего другого, в том, что на исторической арене оказались не только карьерист и болтун Горбачев, и не только Ельцин, который столько натворил, что должен понести суровое наказание еще при жизни. Трагедия была еще и в том, что противостояли им слабаки — типа Янаева, типа нашего земляка Дмитрия Тимофеевича Язова, Лукьянова. Так глупо себя вести, как вели себя члены ГКЧП, трудно и придумать. Спрашивается, зачем, к примеру, было вводить в столицу танки, нервируя, оскорбляя фактически людей? Даже элементарный арест ярых крушителей государства был бы поддержан всем народом. Всем, убежден. Все же видели «действия» пьяного президента России, а маразматик Горбачев(я уже говорил) всем уже надоел.
К чести нашего народа, нашей России, были все же люди, которые составят гордость. Достойно вели себя Варенников, Пуго(царствие ему небесное)… Ахромеев — в отличие от Язова, который струсил, и в отличие от Крючкова, который имел возможность защищать конституционный строй Советского Союза, и в отличие от Лукьянова, тоже струсившего в те дни. Мы не нашли общего языка с Гидасповым, Строевым (это настоящий конъюнктурщик, приспособленец).
— Пожалуйста, особо — о днях «путча».
— Узнав о создании ГКЧП, я, как и все другие секретари, стал звонить в Москву. Переговорил с секретарями, за исключением Дзасохова — он струсил, не поднимал трубку. Впрочем, и состоявшиеся разговоры никакого удовлетворения не принесли. Никакой информации! Никаких вразумительных ответов. Где Горбачев? — болен. Чем болен? — болит спина. Где Ельцин? — лежит пьяный на даче. Что от нас требуется? — сидите, ни во что не вмешивайтесь. И это секретари ЦК?! На вопрос арестованы ли они, ответ — нет. После двухчасового общения понял: это провокация или «балаган». Потом нас начали обзванивать инструкторы ЦК и в категорической форме советовали: ни в какие дела не вмешиваться, никаких заявлений не делать. Мотив один: партия в стороне от сугубо государственных дел.
— Это была правильная позиция? Ваше мнение?
— Это была совершенно неправильная позиция. Предательская. Не могу сказать, что это позиция всего ЦК. Никаких официальных решений не было — это делалось на аппаратном уровне. Хотя и прямого запрета — не высовываться — не было. Но факт, что на местах ничего не предпринималось.
Сам я не был как-то деморализован. Но твердая рекомендация «не вмешиваться» останавливала, это я должен признать. А возможность вмешаться была. Приходили в обком руководители разных рангов — что можно сделать, что нужно сделать. Поступали телеграммы в поддержку ГКЧП. Сегодня могу, не называя фамилий (не имею права), сказать, что приходили и представители армейских кругов. Высказывали одобрение по поводу создания ГКЧП. Предлагали конкретную силовую помощь.
В этой обстановке, как положено русскому генералу и как положено человеку, вел себя Банников Александр Павлович, бывший в то время начальником Управления КГБ. Потому, может быть, и не угодил новой власти… Некоторые же другие силовики метались. Отчасти из конъюнктурных соображений, отчасти — из-за фактической деморализации органов. Партия была истрепана в грязи, Союз был истрепан в грязи. Произошла к августу 91-го самая настоящая антигосударственная диверсия. И в решающий час те не исполнили своих конституционных обязанностей.
Еще в понедельник 19 августа я понял, что попытка наведения порядка в стране обречена. Перспектив — никаких. Но можно было все же и надо было действовать решительно. Поэтому, повторяю, до сих пор искренно предъявляю тяжелый счет себе… Поэтому и не восстановился в партии. Виноват перед людьми.
Однако, и заигрывать с земляками не могу. Все, что произошло с нашей страной, легче легкого свалить на Горбачева, на Ельцина. Но не один же Ельцин и не один Горбачев сотворил беду столь беспрецедентных масштабов! Народ сейчас, я вижу, понимает, что случилось нечто страшное и что он сам к этому, строго говоря, причастен — отмолчавшись или, того хуже, напрямую поддержав разрушителей Державы. Может, с осознания собственной вины каждым из нас и начнется возрождение государства.
— Как выглядело запрещение КПСС?
— Это было пиршество — хамское и беззаконное. С куражом даже. За моей квартирой была организована «демократами» слежка — я видел дневники «дежурства». То же было, видимо, и по отношению к другим руководителям. Нам в обком позвонили из милиции: придем опечатывать, соберите личные вещи. Что мы и сделали. Никто никаких бумаг не жег. Это была грязная байка. Нечего было жечь: вся партработа велась гласно, никаких тайных решений не было. Сейчас документы должны храниться в архиве. Если, конечно, хранятся.
Все же у нас в Омской области такой дури, как в некоторых регионах, не было. Официальных гонений не было. Нам предоставили помещение, была оказана помощь по трудоустройству партийных работников. Достойно вели себя многие руководители. Тепло лично меня поддержали земляки-русскополянцы, за что я им очень благодарен.
— Для многих окажется неожиданным то, что Вы говорите о поведении людей, пришедших в августе к руководству области. Судя по книге нынешнего губернатора, он и в партию-то вступал, чтобы подорвать ее изнутри.
— Полежаев тогда растерялся. Он и ко мне обращался за московскими новостями (как потом я к нему). Позднейшие его высказывания — это уже дань политической конъюнктуре.
— Как насчет золота партии -надежно спрятано?
— Это такая же байка, как и речи про сжигание документов в здании обкома. Да, у КПСС были деньги, и немалые. Доходы от изданий, партвзносы. Однако на эти деньги партия могла себе позволить содержать сравнительно небольшой аппарат. Небо и земля — штаты руководства области советского времени и сегодняшнего. В обкоме было не более сотни работников (с техничками считая). А зарплата партработников? Уходя в свое время с должности директора совхоза на пост первого секретаря райкома, я значительно потерял в зарплате. Про привилегии руководящих работников я уж не говорю, вид