Обитатели дна — это тот же социум. И как внутри каждого социума, там существуют свои касты. Дно делится на нищих, бомжей и людей, у которых «съехала крыша».
К последним относится, например самая известная в городе представительница дна, прозванная Зеленой Глыбой, запомнившаяся всему Омску горластым матом и драным зеленым пальто гром-баба. Последние два года ее, правда, никто не видел, и судьба ее неизвестна. За типично — «нищенскими» занятиями — собиранием милостыни и бутылок — Зеленую Глыбу почти не наблюдали. Делала она это, по-видимому, удовольствия ради. На самом деле, как нам стало известно, у нее была квартира в Советском округе, двое взрослых сыновей, а когда-то она работала медиком. Судя по произносимым ею в общественном транспорте пламенным речам, ее «крыша съехала» на идеологической почве.
Обитатели свалок делятся на несколько групп: на тех, кто добывает здесь еду себе (некоторые бомжи и нуждающиеся люди), тех, кто добывает здесь еду другим (пищевые отходы, как-то: творожок, мясо, картофель, идут во вторичную переработку, и из них пекутся, как говорят потом продавцы, «замечательные домашние» ватрушки и пирожки), и на людей больных, тех, которым только кажется, что завтра они будут голодать (у этих просто мания такая — натащить в дом побольше объедков и хлама).
Бомж, настоящий бродяга без ПМЖ, руку за милостыней протягивает редко. Он предпочитает собирать бутылки, тряпки, цветмет и по-мелкому подворовывает.
Самая привилегированная и богатая каста — нищие. Нищий — это не образ жизни. Это профессия. Профессионал-нищий никогда не пойдет искать отходы на свалку. Ему и так на жизнь хватает.
Рабочее место Николая — сорокалетнего нищего — остановка у ДК имени Лобкова, Ленинская оптовка. Впрочем, нищим себя Николай не считает — он ни у кого ничего не просит, ему сами дают. Он поет и играет. В репертуаре пять песен: «Ой, цветет калина», «По Дону гуляет», «Шумел камыш», «Мурка», «Комбат» и одна безымянная. Большего на баяне он исполнить не может. Почти каждый день он надевает что похуже, берет свой баян и отправляется на работу. Работа длится до позднего вечера — это самое урожайное время суток, когда расчувствовавшиеся под народные мотивы гуляки, роняя пьяные слезы, могут кинуть в коробочку сотенную. Один раз от пьяного господина Николаю даже перепало 500 рублей и сотовый в придачу. Правда, телефон был отключен за неуплату. В среднем же за день при хорошем раскладе Николай зарабатывает 500 рублей, при плохом -100. Мелкие деньги в конце смены обменивает в соседнем киоске, если их набирается слишком много — складывает и раз в неделю обменивает в Сбербанке. Работает не каждый день, чтобы не слишком мозолить глаза постоянным клиентам. Живет в хорошей квартире, в свободное от работы время ведет нормальный образ жизни. Холост. Работает один, с прибылью ни с кем не делится.
По словам Николая, никакого «короля» у «профессиональных» нищих нет, есть только территориальные группировки. «Профессиональные» нищие — это те, для кого нищенство просто способ заработка, причем заработка неплохого. В свободное от нищенства время они живут в своих квартирах, прилично кушают и одеваются. Другое дело — нищенствующие бомжи, бомжи-калеки и беженцы. Беженцы всю выручку отдают главному в роду, бомжи -часть своему главарю, тому, кто посильнее.
Николай — нищий с опытом. Впервые на паперть отправился в конце 80-х, после сокращения, и видел все ипостаси людского милосердия. Сначала был «безногим», потом перепрофилировался. В начале 90-х, как рассказывал Николай, профессиональных нищих было очень много, народ, не привыкший к нищенству, подавал хорошо. Особенно клевали на сбор средств на операцию — озолотиться можно было. Но и другие, протягивающие руку, зарабатывали хорошо. Были и такие, кто действительно нуждался в деньгах, были и те, кому, как Николаю, было лень работать. «Попервоначалу, — говорит Николай, — был удивлен: я никогда не думал, что наш народ, спокойно проходящий мимо умирающего на улице человека, так сердоболен. Ведь многие плакали от табличек с просьбой помочь деньгами для «операции». Были и те, кто работал по поездам и электричкам с легендой «кошелек и деньги украли, от поезда отстали». Подвязывать себе ногу или притворяться слепым среди нищих стало немодным — социально-экономическое положение в стране давало великий простор фантазии. «Не то что теперь, — говорит Николай, — сейчас нищим подают во много раз меньше». Очень хорошо подают только детям и «нищим бардам». Поэтому многие родители, до этого сидевшие на паперти, отправили туда детей: детям милостыню дают где угодно. У других нищих особо хлебными считаются рынки, Привокзальная площадь (из самого вокзала их гоняет милиция) и ворота церкви. Церковные нищие — особая категория. Они, как сказал Николай, самая богатая, но и самая жадная, закрытая группировка. Новичков туда не пускают. Подавать обязывает христианский обычай, поэтому всякий входящий в церковь обязан кинуть хоть монетку. А многие и вовсе через нищих замаливают грехи, одаривая их крупными купюрами.
На территории Николая в районе Привокзальной площади помимо его постоянно работают бабушка, потерявшая все документы и оставшаяся без пенсии, а потому нищенствующая по действительной нужде, слепой мальчик-музыкант и один тунеядец-лжекалека, ходящий на костылях так, что не отличит даже врач-травматолог. О их житье-бытье ваш корреспондент тоже расспросил. Хуже всех подают бабушке. «Безногий» в среднем за день имеет 200 рублей. «Калека» оказался еще и философом: «Вы думаете, что люди не знают, что я не калека? Догадываются. Но это им не важно. Людям нужен повод, чтобы проявить милосердие. Это своеобразный спектакль, где все играют свои роли. Моя знакомая много лет нищенствовала в Тавричанке. Тавричанка — это не город. О том, что у нее не дом, а полная чаша, заработанная на подаяниях, знали в милиции, знало полрайцентра. Другая половина об этом слышала. Но люди продолжали подавать».
В этом он был прав. Эту же историю я раньше слышала от своего знакомого, бывшего милиционера из Тавричанки.