Он был могуч, как те дубы, что росли в его саду, — высокий, крепкий, с большим выпуклым лбом, горящими умными и добрыми глазами. Наверное, была эта доброта от того доброго дела, в которое он вложил свою душу. Это дело каждую осень дарило вкусные, невиданные в Сибири плоды, — при таком-то щедром богатстве как не быть добрым и открытым человеком?!
Он таким и был — добрым и открытым, всегда готовым помочь. К нему приезжали со всей Сибири, из киргизских степей — кто за подвоем, кто за семенами, кто за рассадой. Он принимал всех. По-волжски окая, скороговоркой выспрашивал новости, загорался, если узнавал что-то интересное, что можно было применить у себя. На столе в саду пыхтел самовар, в заварнике настаивались душистые травы… Прощаясь, дарил букет выращенных им цветов и напрочь отказывался от денег.
Домой не приглашал — дома у него не было. Была землянка, вырытая напротив сада, покрытая дерном, сучьями и еще черт знает каким садовым мусором. Искусный садовник, он и в личной жизни будто острым секачом отрезал от себя все лишние «ветви» -запросы, что могли хоть как-то помешать основному «подвою» — любимому делу. Аскет во всем, он не признавал другой одежды, кроме холщовых штанов и такой же навыпуск подпоясанной шнурком рубахи. До самых морозов ходил босиком. Так, босиком, его и фотографировали: то со степенными, наглухо запаянными в мундиры чиновниками-распорядителями Первой Западно-Сибирской сельскохозяйственной выставки, то даже с самим губернатором, за 35 верст приезжавшим из Омска, чтобы поглазеть на сибирский диво-сад и на его диковинного одержимого хозяина.
Павел Саввич Комиссаров… Его имя обрастало легендами. Говорят, когда в 1911 году его пригласили быть участником Первой сельскохозяйственной выставки, он потребовал разрешения быть там в своей обычной холщовой одежде и босиком — иначе, дескать, мне непривычно. В распорядительном комитете покочевряжились, пытались уговорить строптивого садовника: это же стыд и срам перед гостями, а если еще из-за границы кто приедет — что подумает? Комиссаров и разговаривать не стал — иначе не согласен, в выставке участвовать не буду. Пришлось смириться. На выданном ему выставочном билете он так и снят — в своей любимой красной косоворотке.
Еще одна легенда. Всего в четырех верстах от Омска находился казенный сад Управления государственным имуществом Акмолинской области — по размерам раза в два-три больше комиссаровского. Хилый, практически совсем не плодоносящий, а если и плодоносящий, то мелкими кислыми плодами, похожими на бобовые горошины. Может, место проклято или земля не та? Пригласили Комиссарова. Тот приехал на попутной телеге, поглядел, пощупал в руках плоды, поговорил кое о чем с главным садовником, одетым в черную мундирную пару с сияющими на солнце серебряными пуговицами. Ушел, не простясь. Кинулись вдогонку. Обступили, расспрашивают. Подскажи, как беде помочь, если что не так делаем — научи. Может, и впрямь в земле дело? «А ничего у вас не выйдет! — сказал Комиссаров. — Я в своем саду сердцем работаю, а вы только руками. Я для всей Сибири стараюсь, верю, что будет она цветущим садом, а вы — для своего кармана и дальше этого кармана не видите. Отсюда и результат».
Результат действительно разительный. Весной 1911 года газета «Омский телеграф» с почтительным удивлением писала: «Его садоводство напоминает садоводство полутропических стран: американская и пенсильванская вишня, китайский и японский барбарис, виноград, крыжовник. Много цветов — одних пионов 20 сортов, розы. Столько же сортов крупных и вкусных яблок и груш, лично им выращенных путем скрещивания одних сортов с другими…».
Нынешнего омского садовода вряд ли чем удивишь, у многих в саду и яблоки и пионы с детскую голову. О крыжовнике и говорить не стоит — он растет повсеместно. Не с легкой ли руки Комиссарова? Не его ли заслуга в том, что он первым в Сибири стал выводить невиданные ранее морозоустойчивые сорта, прививая южный подвой на местные дички, скрещивая их между собой, упорно ища только ему ведомый идеальный вариант.
Говорят, у него и впрямь была легкая и удачливая в садовом деле рука. Еще давно, на родине в Казани, соседи просили отца отпустить Пашку к ним в сад: у того привив лучше получался. С малолетства от отца была у него склонность к садоводству, мечта иметь свой сад, большой-пребольшой. И не где-нибудь, а непременно в Сибири — сказочной, таинственной и суровой. Не может быть, чтобы там не росли яблони и груши. Не от природы все зависит, а от человека, от его умения, старания, прозорливости. Терпение и труд все перетрут.
Он был терпелив, долго шел к своей мечте. Шел через долгие годы работы на заводах в Казани, Екатеринбурге, Тобольске и Омске. Лишь в 37 лет, скопив необходимые средства, он осел в казачьем поселке Усть-Заостровке, где с разрешения Войскового хозяйственного правления арендовал участок земли. «Смотрите, — сказал он, наверное, своим детям,- вот здесь мы заложим сад, которого еще не было в Сибири». И обвел рукой выжженное солнцем и прокаленное морозом голое место. Старые устьзаостровцы утверждают, что до Комиссарова здесь даже кусты не приживались.
Ему смеялись в лицо, обзывали чудаком, юродивым. Местные казачата, соревнуясь в озорстве, делали опустошительные набеги на его молодые посадки. Все пережил, все стерпел, все наладил. Уже через 12 лет те самые подросшие казачата при встрече с ним почтительно снимали шапки: вот ведь какой настырный мужик — и сад вырастил, и от самого царя часы получил.
Про те часы своя байка. В 1907 году надумал Павел Саввич погромче заявить о себе, а, вернее, одним махом решить назревавшие с местным казачьим начальством проблемы. Те быстро положили глаз на сказочный сад и совсем не прочь были прибрать его к рукам. Да и поборы надоели. То у одного атамана праздник, то у другого — именины, крестины, свадьбы. И каждому дай-поднеси не одну кошелку яблок, груш, слив, винограда. А попробуй отказать? — со света сживут. Не казак ведь Комиссаров — пришлый, с него и спрос на казачьей земле вдвойне.
Хитро поступил Павел Саввич: через Степного генерал-губернатора, а по совместительству и Войскового наказного атамана Сибирского казачьего войска генерал-лейтенанта Надарова послал он в подарок императору Николаю II ящик яблок и фотографии своего сада. Николай II повелел отблагодарить Комиссарова, пожаловал ему золотые часы с государственным гербом и надписью «За искусство». И все проблемы как рукой сняло.
Но и без царского подарка слава «сибирского Мичурина» (и с Мичуриным, кстати, был знаком Комиссаров) летела по всей державе. «Ермак покорил Сибирь, а Комиссаров климат сибирский» — так оценили современники подвиг садовода-самоучки. Что за этим подвигом стояло, только сам Комиссаров и рассказать может. А мы только представить, да и то скомканно, неточно, приблизительно, всяк на свой лад. Разве опишешь, как в самом начале на голом месте, с женой и малолетними детьми вспахивал участок, вручную садил защитные полосы из сосен, тополей, кленов. Как разбивал участок на квадраты и эти квадраты по краям тоже обсаживал сиренью, акацией, иргой. И только потом, когда подросли защитные полосы, взялся за плодово-ягодные культуры, занялся сортоиспытанием.
Это со стороны все просто. А ведь за плодовым деревом, особенно южным, не приспособленным к нашему климату, уход нужен, как за ребенком. Каждодневный, внимательный, упорный, не один год. И утеплить, и обвязать, и укрыть снегом, защитить от морозов и прожорливых зайцев. Летом поливать каждый день, таская воду ведрами с Иртыша. А деревьев у него были сотни! Далеко не каждому по плечу такая тяжелая работа. Но Комиссаров был садоводом от Бога. И детей своих так воспитал — двух сыновей и двух дочерей. Вместе поднимали и впрямь невиданный в здешних местах сад, вместе выводили новые дивные морозоустойчивые сорта.
Не точен был в своей статье корреспондент «Омского телеграфа»! Ой, не точен! Разве у Комиссарова было всего 20 сортов яблонь? B 1909 году, через 14 лет после закладки сада там росло более 60 сортов яблонь, 15 сортов вишни, 6 сортов барбариса, около 60 сортов смородины, казанский орех, слива и прочая другая вкусность, красота и удивление, для перечисления которой не хватит и двух листов писчей бумаги. За все эти рукотворные чудеса Комиссаров был избран почетным членом Императорского Российского общества садоводства и огородничества, награждался серебряной медалью, крупной премией, плюс золотыми часами от царя, о которых мы уже упоминали.
Комиссаров при жизни стал легендой, особой и даже несколько пикантной местной достопримечательностью. К нему на авто приезжали важные господа и дамы, ходили по саду, громко ахали, дивились плодам мужицких рук. Мамаши под белыми летними зонтиками водили таких же белых пухленьких детишек и назидательно цитировали им что-то общеизвестное, может быть даже те слова, что выбиты сейчас на его могильном камне: «Воля и труд человека дивные дивы творят». Приезжали целые толпы из города, которых, как на цирковое представление, зазывали омские газеты: «Экскурсия в сад Комиссарова. Спешите видеть чудо!». Некоторые тут же неподалеку устраивали пикник, поднимали тосты за «процветание Сибири». А потом уезжали восвояси и долго судачили промеж себя о черном от загара садоводе, о его таких же черных от загара повзрослевших детях, но больше всего об их грязных босых ногах, о раздавленных работой огромных руках с никогда нечищенными ногтями. А еще — о его землянке, к которой и подходить страшно. При таком-то размахе, при такой славе — и дом себе не построить?! Да с каждого зеваки по рублю -на добрые хоромы хватит. Странный, непонятный человек. В гражданскую даже сам Колчак приезжал и тоже, видно, удивлялся его экстравагантности. И обещал помощь. Когда разобьет красных.
Суета сует. Как он был от нее далек! Он занимался делом, дороже которого не было на свете. Ничто другое его не интересовало. Но заниматься этим делом становилось все труднее. Когда-то он получал посылки с семенным и посадочным материалом со всей России. Первая мировая война подточила, а гражданская война оборвала все связи. Деньги подходили к концу. Выращенные им плоды, раньше беспрепятственно менявшиеся у местных казаков на хлеб и мясо, сейчас уже не имели такого спроса — времена были суровые, темные, казаки прижимали продовольствие, взвинчивали цены. Удача, неужели ты изменила на старости лет? Мечта и цель всей жизни, почему вы уходите все дальше, словно чужие?
В конце сентября 1919 года в захиревший сад загнали полторы тысячи голов скота, который предназначался на прокорм последних колчаковских формирований. Солдаты-погонщики срубили несколько ценных деревьев, разожгли костер, стали пить самогонку. Павел Саввич выскочил на холод в чем был, пытался урезонить пьяных, вступил с ними в яростный спор. Родственники не сразу хватились, посчитали, что его связали и увезли на телеге в Омск — противодействие военным каралось строго.
Его нашли в саду, случайно, на второй день, избитым, без сознания. Приехавший из станицы фельдшер констатировал двустороннее воспаление легких, сотрясение мозга от удара прикладом в голову. Богатырский организм почти четыре месяца боролся со смертью, но беда не приходит одна. Ко всем болезням добавился сыпной тиф, который и унес его в могилу 14 января 1920 года в возрасте 62 лет. Похоронили его тут же, в саду, у его любимых трех сросшихся дубов.
Сейчас на этом месте скромный памятник. Рядом — дом-музей Комиссарова, большой, кирпичный. Такой бы ему при жизни! В книге отзывов посетителей громкие имена:
Иосиф Броз Тито, Вальтер Ульбрихт, Хрущев, Брежнев, записи на китайском, болгарском, немецком и даже Японском языках. А вокруг шумит сад его имени — тот, да не тот! Почти все плодово-ягодные культуры, что он растил, погибли или выродились. Средства урезаны, и последние годы никаких новых посадок не было. Есть проблемы с водой, с проектом реконструкции сада. Старым проектом, еще в 1972 году, предусматривался выход к Иртышу, с парадной бетонной лестницей. Сейчас выход закрыт постройками «новых русских». Но штат мемориального музея-сада сохранился, в н