Выражение «с левой ноги» в русском языке, как известно, означает начинание какого-либо дела взбалмашно, халтурно. С левой ноги — значит, непрофессионально, необдуманно.
Но как часто мы встречаемся со всем этим в жизни, в том числе и в нашем краеведении, когда кто-то, как уже было сказано, не заглянув в святцы, начинает вдохновенно попусту трезвонить в колокола. Мы очень часто натыкаемся на грубые искажения фактов и событий местной истории. Причем не только авторами молодыми, но нередко и людьми, слывущими знатоками.
К примеру, был у нас в Омске известный краевед профессор Иннокентий Николаевич Шухов. Его помнят и заслуженно чтут многие старые омичи, но, подобно Катанаеву, не избежал и он ошибок в своих сочинениях. Так, например, он всерьез утверждал, что Бутырская улица в Омске (ныне Герцена) была названа так по имени московской Бутырской тюрьмы, арестанты которой при ссылке в Сибирь проходили по ней далее на восток. Старый профессор не знал, что бутырками в России назывались отдаленные от центра районы. Бутырки были во многих городах, в том числе и в Москве. И там, в отдалении от центра, не место называлось по тюрьме, а тюрьма по названию района. Вот и у нас в Омске Бутырками стали называть Поселок, впоследствии форштадт, возникший после возведения новой, левобережной крепости на северо-восточной окраине ее эспланады.
Еще одна его серьезная ошибка состоит в том, что он обвинял тарских и тюкалинских купцов в том, что они якобы дали взятку инженерам-путейцам, чтобы те провели железную дорогу подальше от их городов. Все это, разумеется, несерьезно. Уж кто-кто, а купцы-то всегда понимали выгоды удобных и скоростных путей сообщения. Что касается Тары, то дорога через нее вообще не могла проектироваться, потому что за ней лежат Васюганские болота. А Тюкалинск стоял в стороне от кратчайшей прямой линии Тюмень — Омск.
Но после постройки последней тюкалинцы, как и тарчане, подняли вопрос о строительстве к ним железнодорожных веток — к Тюкалинску — от станции Называевской, а к Таре — от Любинской. На Тюкалинской трассе уже велись изыскательские работы, было составлено экономическое обоснование, расписано, сколько чего можно будет перевозить по ветке: сливочного масла, мяса, овса, ржи, кож, овчин, щетины, сала и т.д. Длина ветки должна была составить 62 километра. Однако начавшаяся мировая война похоронила все эти планы.
Казалось бы, все ясно, но, оказывается, не всем, даже нашим современникам. Вот один из них — омский краевед И. Шихатов — не только упрямо повторяет когда-то прочитанное у И. Н. Шухова, а и развивает свою мысль далее. Он пишет, что если бы в свое время отцы города Тары не заупрямились, то Транссибирская магистраль пролегла бы через этот таежный городок. И тогда бы не Омск, а именно Тара стала бы нашим областным центром.
Во-первых, как уже сказано, это огромный поклеп на тарское купечество, которое не могло не понимать своих выгод сооружения транспортной артерии, связывающей далекую окраину с центральными областями России. А во-вторых, какой невежа стал бы проектировать Транссиб через Тару, если за ней к востоку лежат безбрежные болота? Это же полнейшая чушь. В-третьих, вопрос о первенстве между Тарой и Омском решился в пользу последнего за много-много лет до строительства Транссиба. Именно сюда, в Омск, было переведено из Тобольска Главное управление Западной Сибирью, именно Омск, а не Тара, стал столицей всей Западной Сибири задолго до строительства железных дорог в крае.
Конечно, можно было бы на все это махнуть рукой — мало ли чего кто-то насочиняет! Но, дорогие сограждане, ведь это же наша с вами родная история! Как же можно так бесцеремонно обращаться с ней? Ведь в заблуждение вводятся десятки тысяч читателей. И это не только в данном конкретном случае, а и во многих других.
Вот еще один пример. Все омичи знают, что замечательный русский художник Михаил Александрович Врубель родился в нашем городе. Но где именно? В каком доме, на какой улице? На этот вопрос разные люди дают разные ответы. Наш земляк Леонид Николаевич Мартынов так писал об этом в своих «Воздушных фрегатах»: «Врубель — мой земляк. Правда, его увезли из Омска еще младенцем. Но будучи подростком не однажды заглядывал на Тарскую улицу, в одном из домов которой, по предположениям краеведов, жили когда-то Врубели. Я искал. Но чего? В палисадниках и на дворах я искал не обломки врубелевской колыбели… я искал ту сирень, вернее, прообраз той сирени, которая могла породить впоследствии образ сирени, глядящей с врубелевского полотна». Как видим, ничего вполне конкретного, определенного.
А вот что писал о М. А. Врубеле наиболее эрудированный в вопросах омского краеведения Андрей Федорович Палашенков: «Михаил Александрович Врубель родился 5(17) марта 1856 г. в Омске, в небольшом деревянном домике, который стоял на углу улиц Артиллерийской (пр. Маркса) и Новой (Чкалова). В настоящее время на месте этого дома проходит тротуар (правый пр. Маркса) против дома по № 19 по ул. Чкалова. Здесь в Омске прошло раннее детство художника. Здесь же, в Ильинском форштадте, он воспринял первые впечатления жизни. Отец его — Александр Михайлович, офицер Омского гарнизона, мать — Анна Григорьевна, урожденная Басаргина, состоявшая в родстве с декабристом Н. В. Басаргиным, умерла, когда сыну было всего три года.
А теперь сопоставим, что пишет обо всем этом упомянутый выше И. Шихатов в статье «Счастливая улица» («Омский вестник», б июня 1996 г.): «Капитан М. А. Врубель прибыл в Омский гарнизон в 1853 году, а в 1856-м у него родился сын, нареченный Михаилом. Крестили Мишу Врубеля в Соборно-Воскресенской церкви. В православии есть одно непреложное правило: детей крестили в церквах, к приходу которых были приписаны родители.
Врубели жили на Тарской улице. Здесь и родился у них сын. Дом этот впоследствии получил номер шесть и стоял до 1911 года и был снесен при строительстве складов и конторы англичан Роберта и Томаса Эльворти. Наши историки и краеведы спорят о месте рождения великого художника. Называют даже Ильинский форштадт. Но Врубели там не жили, иначе бы их сына крестили в Ильинской церкви или же в Никольской казачьей, если бы они жили на территории казачьего форштадта».
На чем строятся утверждения И. Шихатова? Единственно на том, что мальчика крестили в Воскресенском соборе, и, значит, Врубели жили на Тарской улице. Во-первых, разве в Воскресенском соборе крестили только детей, родители которых жили единственно на Тарской улице? А во-вторых, так ли уж действительно не могли крестить в крепостной церкви ребенка, отец которого являлся офицером именно этой крепости? Вспомним, когда была закрыта Сергиевская церковь в старой крепости в 1773 году, то, несмотря на то, что рядом тогда находилась действующая Ильинская церковь, в которой молились все обыватели окрестных кварталов, причт и приход бывшей Сергиевской крепостной церкви были переведены в только что освященный Воскресенский собор на Правобережье. То есть все служащие старой крепости передавались новому крепостному собору, а не соседней гражданской церкви. Если это было возможно и даже необходимо тогда, почему это было невозможно позднее в том же самом месте?
И самое главное: в подтверждение своей версии И. Шихатов опубликовал фотографию дома, в котором якобы родился Врубель, с указанием его точных координат, а именно: улица Тарская, № 6, на месте, где теперь стоит здание банка, построенное более ста лет назад братьями Эльворти, где находились их контора и склады по продаже сельскохозяйственных машин и орудий. Невольно возникает вопрос: откуда взята фотография дома, где родился Врубель, если сам автор тут же утверждает, что «документальных записей о месте жительства офицера Врубеля не сохранилось»? Как после этого верить автору? Сомнения возникают и по другой причине. А мог ли вообще быть какой-либо дом на указанном месте в 1856 году, когда родился М. А. Врубель?
Дело в том, что в том году крепость еще была не упразднена (это случилось тремя годами позже, в 1959 году), а, значит, перед нею еще простиралась ничем не застроенная обзорная эспланада, северной границей которой была Александровская (ныне Интернациональная) улица.
А если там действительно уже стоял какой-то дом, то это надо убедительно доказать, ибо известно, что Тарская улица от крепости в сторону Александровской улицы начала застраиваться лишь в 1870-е годы.
Вот как пишет об этом В.И. Кочедамов в книге «Омск. Как рос и строился город» (Омск. кн. изд-во, 1960, стр. 38): «После упразднения крепости стали поступать заявки от желающих строиться на месте бывшей эспланады, но городские власти еще не имели утвержденного плана. Он был составлен в 1870 году архитектором Э. И. Эзетом… Застройка эспланады началась с возведения в 1876 году здания для мужской гимназии. Его поставили неподалеку от Тарских ворот. Следующим зданием была Фельдшерская школа (ныне облпрокуратура)».
Итак, первое здание здесь сооружено в 1876 году. В это время Михаилу Александровичу было уже двадцать лет. Автор же ведет речь о его рождении. Полнейшая нестыковка. По всему видно, что прав был именно А. Ф. Палашенков, не верить которому решительно нет никаких оснований.
А вот еще пример того, как нам морочат головы с помощью также якобы подлинных фотографий. 20 марта 1993 года в газете «Вечерний Омск» под рубрикой «Первая публикация » с претензией на сенсационность была напечатана статья «Долгожданная находка» — все того же неугомонного И. Шихатова. Что же такого обнаружил автор? Чему так обрадовался? Оказывается, нашел место, где во времена пребывания Ф. М. Достоевского в Омском каторжном остроге стояла кордегардия, о которой автор «Записок из Мертвого дома» часто упоминает.
Да, время не пощадило старые постройки: они давно снесены при перепланировке территории старой крепости. Естественно, давно нет и кордегардии. А где она стояла, краеведу знать хочется. Желание похвальное. Но как установить? Задача не простая. Как же с ней справляется Шихатов? А очень просто. Он берет репродукцию старого снимка кордегардии, уже не раз публиковавшегося в Омске, а рядом кладет также старую фотографию драмтеатра, на которой справа виднеется северный торец несуществующей ныне казармы, а еще правее, над забором, возвышается какая-то небольших размеров крыша. Ход рассуждений И. Шихатова: если на одном снимке изображено помещение кордегардии, стоявшей неизвестно где, а на другом из-за забора торчит крыша, под которой скрывается неизвестно что, то, соединив два неизвестных объекта, получим искомое — точное расположение кордегардии в старом остроге. Оригинально, не правда ли?
Произведя мысленное наложение «найденного», он делает вывод: «Место, где стояла кордегардия, сейчас находится во дворе медучилища (угол улиц и. Некрасова и Красина) при въезде в этот двор». Однако наш автор с выводами, как это часто с ним случается, явно поторопился. Если бы он прежде внимательно прочитал самого Достоевского, то знал бы, что на указанном им месте находилась самая дальняя, глубинная часть острожного двора, упиравшаяся в глухой северо-восточный бастион крепости. Кордегардия же располагалась на прямо противоположной стороне. Причем не внутри двора, а за воротами его.
Вот свидетельство самого Достоевского: «Помню первое утро в казарме. В кордегардии у острожных ворот барабан пробил зорю, и минут через десять караульный унтер-офицер начал отпирать казармы». Или: «На четвертый день выстроились рано поутру арестанты, в два ряда, на площадке перед кордегардией у острожных ворот».
И. Шихатов мог бы внимательно изучить, кроме того, выполненный А. Ф. Палашенковым план крепости, что находится ныне в музее имени Достоевского. Кордегардия на нем значится под номером 118. Он мог бы еще познакомиться и с чертежом острожного двора 1847 года, обнаруженным В. Вайнерманом в Центральном военно-историческом архиве и напечатанном в его книге «Достоевский и Омск» (Омск. кн. изд-во, 1991). В ней же, кроме того, помещен и рисунок неизвестного автора, на котором нанесены все острожные помещения.
И рисунок, и чертеж, как и план А. Палашенкова, однозначно подтвержда