Как нельзя не верить и тому, что проректор по научной работе сельхозинститута П. Фридлянд не только получал, но и рецензировал сочинения московских диссидентов, что ему за это предложено было покинуть Омск. После этого говорилось в газете, «многие вынужденно уехали из города. Кто-то замолчал, кто-то спился, другие приспосабливались… но были и те, кто не смирился — художник Н. Брюханов, писатель П. Ребрин, поэт А. Кутилов и другие. В мастерских Дома художника встречались литераторы, журналисты, архитекторы, актеры — набиравший силу поэт Т. Белозеров, еще не оцененный толком, но уже гонимый поэт и бард В. Озолин».
Поскольку все названные поэты и писатели мне были довольно хорошо знакомы, не могу удержаться от некоторых уточнений по существу. Начну с Петра Николаевича РЕБРИНА. Я был знаком с ним давно и поначалу довольно близко. Я был редактором его первой книги «Свет от людей», получившей сразу же после выхода в свет в Омском книжном издательстве в 1961 году высокую оценку не только рядовых читателей, но и известных в стране писателей и критиков.
А в 1963 году, после того как в Омском театре музкомедии была поставлена моя пьеса «Счастье трудных дорог» со стихами омского поэта Игоря Листова и музыкой Евгения Родыгина, он предложил мне соавторство на написание новой комедии на сюжет, предлагаемый им. Творческое содружество у нас тогда не состоялось, однако отношения наши навсегда остались глубоко уважительными.
Мы работали с ним в разных жанрах, но это не мешало, в частности мне, глубоко симпатизировать направлению его работы, его успехам. Его произведения печатались во многих лучших журналах страны — в «Новом мире», «Нашем современнике», «Сибирских огнях», «Вопросах литературы», «Юности», «Авроре», «Дружбе народов», а также в «Литературном Омске» и других. В тех же журналах печатались похвальные статьи о нем: новосибирского критика Н. Яновского, омских литературоведов Е. Беленького и Э. Шика — в «Сибирских огнях», столичного критика Ю. Буртина — дважды в «Новом мире», а также многих других рецензентов — в газетах. О его книгах «Головырино, Головырино», «Тюкалинские страницы», «Родион и Степанида», «Это гудит время» с похвалой отзывались Ф. Абрамов и А. Яшин.
Казалось бы, при таком отношении литературной общественности, лучших журналов страны к его творчеству откуда взяться утверждениям о том, что он преследовался властью? Конечно, это большое преувеличение имевшему место в действительности. Да, он подвергался критике на страницах журнала «Коммунист». Критика была суровой. Однако в стране были уже иные времена, иная атмосфера и выводы официозного издания уже не грозили тотальными неприятностями. Да, было обсуждение статьи в «Коммунисте» в Омском обкоме партии с приглашением автора. Особым придиркам подвергались на том обсуждении очерки «Головырино, Головырино» и «Тюкалинские страницы», в которых им резко критиковалось сложившееся положение в сельском хозяйстве. Петр Николаевич в этом деле был отнюдь не профаном. Он в свое время окончил Новосибирский институт народного хозяйства, работал экономистом сельхозсектора крайплана на Алтае, в сельхозотделах газет «Алтайская правда», «Советская Хакасия», «Омская правда», был опытным специалистом своего дела.
Потому и не мирился с непорядками на местах. Но это вовсе не значит, что он исповедовал диссидентские взгляды. Не случайно критик Ю. Буртин, во многом способствовавший публикациям Ребрина в столице, сетовал в письме к писателю: «Меня прямо-таки передернуло, когда прочел у вас строки о том, что от государства в России не может быть никакого зла». Видеть недостатки, публично называть их, осуждать сложившееся положение — разве это обязательно значит быть диссидентом?
Что же тогда означает слово «гражданин»? Да, конечно, всякий диссидент есть гражданин своей страны. Но гордое звание «гражданин» совсем не обязательно означает «диссидент». В чем разница? В том, прежде всего, что диссидент, не приемля существующего строя, призывает к слому его, а гражданин (в широком понимании этого слова) стремится к усовершенствованию, улучшению существующего порядка, к гармонии в жизни общества. Разница существенная. Петр Николаевич был Гражданином с большой буквы, а никаким не диссидентом. Потому-то после выступления в «Коммунисте» и обсуждения в Омском обкоме КПСС от него ни один журнал, ни одно издательство не отвернулись. Он продолжал публиковаться.
Сегодня кое-кто пытается доказать, что он таки преследовался, потому как его-де долго не принимали в Союз писателей. Верно, он принят был не сразу, но власть как таковая тут абсолютно ни при чем. Дело было в неприязни, существовавшей между ним и ответственным секретарем Омской писательской организации Леонидом Ивановым, поднимавшим в своих очерках те же самые болевые проблемы сельского хозяйства, что и Ребрин. Начавшееся поначалу соревнование двух талантливых очеркистов-земляков вскоре переросло в соперничество. Масла в огонь подлил отзыв П. Ребрина в журнале «Вопросы литературы» о работах Л. Иванова как сугубо публицистических, а не художественных. Конечно, Ребрин имел на то основание. Какие бы острые проблемы он сам ни поднимал в своих произведениях, в них всегда чувствуется стиль художника, чего он не мог сказать о Иванове.
Однако его отзыв глубоко обидел нашего ответсекретаря — ведь и он в какой-то мере тоже претендовал на звание художника и, кроме очерков, писал романы. Обида эта переросла в глубокую неприязнь. И когда Петр Николаевич понял, что, пока Л. Иванов будет стоять во главе Омской писательской организации, ему прием в Союз не светит, он обратился в Москве в Правление Союза, где и было его членство оформлено.
Вскоре Литфонд СССР перечислил Омскому горсовету деньги на выделение П. Н. Ребрину новой квартиры, поскольку семья его к тому времени разрослась и старое жилье уже было тесным. Исполняя на общественных началах тогда обязанности уполномоченного Литфонда по Омской области, я принимал в этом деле непосредственное участие. А позднее, уже после смерти писателя, мне пришлось участвовать и в открытии мемориальной доски на доме, в котором он жил. Именно мне было поручено сдернуть с нее покрывало.
Надуманным считаю причисление к диссидентам и поэта Вильяма ОЗОЛИНА. «… Еще не оцененный толком, но уже гонимый бард» — так характеризуется он в упомянутой публикации. Поэт, действительно достойный памяти и сожаления, что рано ушел из жизни. Но причем тут слово «гонимый»? Кто, когда и куда его гнал? Да, он из Омска действительно уехал, но совсем не потому, что его кто-то вынудил сделать это. Гнал он себя сам. Это был человек-непоседа. Он нигде не мог оставаться и жить долго.
Поначалу он отправился в Латвию, откуда родом был его отец — Ян Озолинь. Затем побывал на Памире, затем на Ямале, затем на Камчатке, участвовал в двух рыболовецких экспедициях к берегам Аляски. Несколько лет жил в Южно-Сахалинске, затем также несколько лет в Чите, оттуда переехал в Барнаул, где и умер. Печатался в омских газетах, местных сборниках и альманахах: «Песня над Иртышом», «По зову сердца», «Литературный Омск», а также в «Сибирских огнях», «Дне поэзии», в иркутском журнале «Сибирь», журнале «Дальний Восток» и других изданиях.
О его творчестве писали в журналах: «Сельская молодежь», «Сибирь», «Сибирские огни», газетах: «Литературная Россия», «Советская Сибирь», «Омская правда», «Молодой сибиряк». В 1966 году, после выхода его книжки «Окно на север», он даже выдвигался на премию Омского комсомола. «Омская правда» писала тогда: «Тепло встречены читателями повесть Ивана Ягана и первый сборник стихов Вильяма Озолина». Заметим, «встречен тепло». Так что покидать родной город внешних причин у него не было. А стало быть, и разговоры о диссидентстве в данном случае явно надуманы.
Столь же, если не еще более надуманным является зачисление в диссиденты поэта Аркадия КУТИЛОВА. Человека безусловно талантливого, одаренного, как известно, окончившего свою жизнь бездомным бомжем.
Один из местных еженедельников, посвятивший ему целый разворот, отмечал: «Его похоронили как собаку, и никто до сих пор не знает местонахождения его могилы». Как сказано в статье «Смерть под парусом», написанной старым другом поэта Геннадием Великосельским: «Аркадий Кутилов дрался с Системой всерьез, насмерть, но достойным оружием — стихами. Система же убивала его трусливо и подло, медленно и долго — всю жизнь».
А так ли все было в действительности? Я не был близко знаком с поэтом, но встречался с ним не раз, слышал о его жизни, его поведении множество негативных отзывов. Да и сам Великосельский признает, что его «при жизни считали клоуном и графоманом, создававшим свои стихи в камерах теплотрасс, подвалах, лагерных бараках и палатах психушек».
Что касается последних слов, то это сущая правда. Иное дело — почему так происходило? Дело в том, что это был на редкость непрактичный в житейском плане человек. К тому же сильно злоупотреблявший алкоголем. Он нигде подолгу не работал, а потому постоянно нуждался в самом необходимом, не имел постоянного места жительства.
В своих бумагах я недавно обнаружил один его автограф.
Не правда ли, горькое признание? Человек, как видим, не только «без крыши, без денег, но даже и без идей». А мы говорим о диссидентстве! Все это пишется отнюдь не а осуждение поэта. Боже сохрани! Не осуждать его мы должны сегодня, а сожалеть и говорить лишь правду, какой бы она ни была печальной и горькой.
А ведь поначалу все складывалось вполне обнадеживающе. В начале 60-х годов двадцатилетним юношей его призывают в армию. Служит в Смоленске, где активно включается в жизнь местного литобъединения, участвует в семинаре молодых литераторов, получает высокую оценку своего творчества от таких авторитетов как Александр Твардовский и Николай Рыленков. Его стихи охотно печатают областные и армейские газеты. Он становится даже автором текста гимна города.
Как видим, поначалу действительно все складывалось отлично, обнадеживающе. Но случилась беда, в которой ему винить, кроме себя, было некого. Он и еще пятеро солдат устроили в расположении части выпивку. Пили похищенный антифриз, которым и отравились. В живых остался один Кутилов. Он сам писал позднее: «На третьем году службы со мной приключился интоксикационный психоз, и я был комиссован. В подавленном состоянии, потеряв интерес ко всему… Самое яркое событие того времени -это момент, когда я впервые серьезно оценил водку. Работал корреспондентом в районной газете Колосовского района Омской области, неумеренно пил, распутничал».
О дальнейшей его жизни рассказывает Г. Великосельский: «До самых последних дней своих Аркадий Кутилов нещадно и вполне сознательно губил свою жизнь и талант. (подчеркнуто мною. — И. П.).
В конце 60-х годов он перебирается в Омск… Начался страшный бродяжий период протяженностью в семнадцать лет, его домом и рабочим кабинетом становятся чердаки, подвалы, узлы теплотрасс». Причем тут, спрашивается, были Власть и Система, если человек элементарно спился, в чем он сам признавался в своих стихах:
Когда успел я прогитарить,
Убить, проспать свой путь?
Или:
Душа — гадюка подколодная —
Ни дать любви, ни взять огня…
Уйду — и комната холодная
Теплее станет без меня.
Или:
Друзья мои в богатом праве
Меня с опаской обходить…
Лишь черных слов я им оставил,
Чтоб чем-то гроб обколотить.
Он был не раз судим за бродяжничество и недостойное поведение. Причем не только в Омске, а и в Свердловске, куда приезжал, и дважды в Новосибирске. Не раз отбывал наказание в лагерях. «Впрочем, необходимо признать, — продолжает в своей статье Г. Великосельский, — что именно там, в лагерях, освобожденный от бренных забот о собственном существовании, невольно лишенный спиртного, Кутилов творил «запойно»… «Думается, — говорится далее, -что Кутилов намеренно провоцировал власти с целью оказаться в тех самых «человеческих условиях», где можно было излить на бумаге то, что накопилось и требовало выхода».
Видно, что Г. Великосельский несколько противоречит сам себе. Нет, эти заметки отнюдь не упрек ему. Наоборот, хочу особо подчеркнуть: м